Евгеника

Мужчины в черных сюртуках засуетились и стали кому-то звонить. Все хлынули из душных залов в дымную курилку, где дамы спрашивали у мужей, сколько можно потратить на столь редкостную вещицу, а мужья тем временем обдумывали, во сколько оценить совместно прожитые годы.

Пока крестик переносили в зал для аукциона, Виктория бродила в пустых залах среди остальных крестов, покрытых гранатами, бриллиантами, изумрудами, опалами. Поодаль на витрину облокотился грузный мужчина, устало протиравший белым платком вспотевший лоб.

– Янтарный крест до чего хорош! Получше, чем новгородский, – он обратился к Виктории и указал рукой на желтый крест, лежавший на красной бархатной подушке. – Люблю я все-таки эти солнечные цвета, что камни, что хмель.

Слово за слово, и вскоре они уже нашли общий язык, несмотря на то, что любитель янтаря говорил с невообразимым акцентом. Виктория слушала его и поражалась эпическому размаху русской души, которую не раз уже пытались сузить.

– Михаил, – обратилась она к своему знакомому. – А что Вас привело сюда?

Тот почесал затылок с проплешинами и пригласил в аукционный зал.

– Видите ли, я собиратель. Некоторых мужчин увлекают марки, других автомобили, третьих – женщины. А я коллекционирую в памяти вкусы алкогольных напитков. Но это никак не относится к русским народным хмельным забавам. Я не пробую дважды одну и ту же брагу. В моей памяти скопились тысячи вкусов, и, чтобы их запомнить, нужно «привязать» их к какому-то визуальному впечатлению. Моя фантазия не так богата, как хотелось бы, и я черпаю картинки для памяти вот на таких выставках. Каждый из этих крестов станет опознавательной картинкой для будущих вкусов, и, таким образом, я не позабуду ни его, ни сам предмет.

– И на что же вдохновит Вас крест святого Петра из турмалинов?

– Пожалуй, на что-нибудь литовское, не иначе.

Виктория хихикнула и про себя отметила, что перед ней стоит энциклопедия – он все держал в памяти, его богатство было абстрактным и эфемерным, и, тем не менее, он гордился им больше, чем своими подмосковными имениями. А она как раз ценила «вещественность» и не придавала значения послевкусиям.

И на её мысли, что у них ничего не выйдет, сутулый мужчина в очках открыл аукцион.

Русские делали ставки бойко, с азартом. Баронесса изумлялась, с какой легкостью эти люди готовы расстаться с сотнями тысяч, в то время, как рядом с Кремлем нищие бабушки поднимали с брусчатки оброненные копейки. Казалось, эти люди живут в другой стране – так беззаботно их руки, обрамленные диамантами, взмывали вверх с табличками.

С каждой ставкой опечаленных лиц становилось все больше, и вскоре желающих купить крестик осталось двое – Виктория и некая молодая женщина в песцовом манто, горящими глазами смотревшая на неё и безоглядно повышавшая цену.

– Что это за самозванка? – тихо бесилась Виктория, и, уже окончательно решив, что идет до последнего, подняла стоимость вдвое.

Зал ахнул. Аукционист три раза повторил названную ею сумму и хлопнут молотком по столу:

– Лот получает карточка номер 57.

Виктория, довольная, что унизила свою соперницу, отправилась в гостиницу собирать вещи. Побежденная Олеся Пирогова же поехала на электричке домой в люберецкую хрущевку, оставив в закромах выставочного комплекса свои многоразовые наряды и получив процент с удачной подставной продажи.

«Прочь из этой мерзлявой страны!» – повторяла Виктория, запихивая накупленное добро в чемодан. В номере беззвучно работал телевизор, и на плазменном экране показывали Стокгольм. Внезапно ностальгия по дому охватила её, на часах было только половина двенадцатого, и она решила, что навестить ненадолго ставшее ей родным имение не отнимет много времени.

«Прости, Фернандо, мы столько ждали, что лишняя неделя не сделает нам погоды,» – извинилась она перед испанцем в своем следующем письме, глядя, как за окном сыпет уже шведский снег.

Марта не сильно обрадовалась приезду хозяйки, однако всем стало легче, что имение снова задышало сумасбродными идеями. Четыре дня понадобилось, чтобы разгрести скарб, который уже прибыл в Мальмё – львиная же доля покупок еще была по пути в новый дом. Больше всего Виктория опасалась за алтарь мира – все-таки, для подобного шедевра нужно было подходящее помещение, и она взялась за перепланировку первого этажа.

«Не дом, а кунсткамера из уродливых эмбрионов Одиссеи,» – ворчала Марта, вытирая пыль с уменьшенной красной копии троянского коня, пока баронесса обходила знакомых с визитами. Настоящих подруг у неё никогда не было, но и те, кого можно было назвать хорошими приятельницами, сразу после отъезда Фернандо по очереди отвалились от неё высохшей грязью. Поначалу Виктория ярко красила глаза, чтобы ни в коем случае не заплакать, иначе все потечет. Но скоро уже потери перестали трогать, и она выбросила герленовскую тушь в корзину для мусора.

Завидев баронессу, все зазывали её к себе на чай, расспрашивали про её путешествия, про мир, и всем не терпелось узнать, какой страны ещё нет в списке ею покоренных мужчин. Она удивленно раскрывала глаза и не понимала, что они имеют в виду, ведь она никогда не пересчитывала своих мужчин. Они все были для неё по-своему любимыми, её единственными лебедями, а все отношения представлялись песнями для глухонемых, когда под гармоничные сурдомелодии, заставлявшие других закрывать уши и стискивать зубы, она танцевала мадригалы на пуховых перинах. Но нельзя было разочаровывать голодных до сплетен фрау, и она, включив фантазию, прибавила пару-тройку посещенных стран, приписала половине индийских покупок благородное происхождение и с томным взглядом перечисляла несуществовавших осчастливленных мужчин.

Из гостей Виктория уходила огорченной: оказалось, все считали её ветреной и распутной. Всю дорогу домой она просидела в автомобиле молча, не реагируя на вопросы водителя.

«Пусть будет так! – решила она, открывая дверь. – Следующий, кто останется на завтрак, оставит неизгладимый след в моей жизни».

Через неделю транспортная компания доставила остатки её покупок, и долгие часы баронесса собственноручно раскладывала тряпки и заграничный хлам по полкам. Марта с ужасом подсчитывала в уме, на какую цифру уменьшился счет банке, и вспоминала своих внуков, которые по выходным лакомились блинчиками с гречишным медом. Как только все было на своих местах, водитель напомнил, что баронесса приглашена на выставку авангардистов и было бы неплохо поторопиться.

Под струнный квартет она вплыла в зал в своем новом итальянском платье, вышитом стразами, и сразу же привлекла внимание всех мужчин. Слухи, распространяемые поседевшими наседками, по идее, должны были подпортить её репутацию в мужской среде, однако каждый еще способный на любовные приключения мужчина, перед сном видел именно её нагой Данаей.

На стенах были развешены бездарные картины, около которых было принято останавливаться и вдумчиво молчать. Около одной из безвкусных работ к ней подошел симпатичный мужчина, который выказал неподдельный интерес к ней.

«Может, он?» – гадала она, пока тот подливал ей шампанское. – «Но как узнать это, не проверив?»

Обжигаться было ей привычно, и она пригласила его посмотреть её новую коллекцию, тем более, что его пытливый взгляд мог бы уловить неровности и неудачную компоновку.

– У меня в имении тоже своеобразный музей, Вам стоит посмотреть.

Конечно, он остался у неё до утра, ведь на её перьевых подушках снились исключительно сладкие сны, хоть уже давным-давно их видела только она.

На нового гостя Мария посмотрела с надеждой, что он задержится надолго и наведет кругом порядок. За две недели с ним дом почувствовал мужскую руку, и, в отличие от прежних любовников, он был осторожен в обещаниях, ведь ему как никому было известно, о чем врут слова «никому» и «никогда». Он говорил немного о меньшем, чем Виктория хотела знать, но в этой недосказанности она, как ни странно, находила спокойствие и уверенность.

Иногда он просил её показать безделушки, привезенные из разных стран, и она, напевая непонятные мотивы, доставала из закромов статуэтки и драгоценности, о которых уже позабыла, и вспоминала ту юность, когда песни еще не потеряли смысл. Дивясь огромному количеству ненужных вещей, мужчина жалел баронессу и нежно гладил по голове: она так и не научилась ценить деньги и сорила ими, тратила на подделки, заполоняя свою жизнь мнимыми сокровищами и не признавая, что не впускает в неё лишь единственно главное – любовь.