Евгеника

Днём она тревожилась по пустякам, ежеминутно выглядывала в окно лавки и проверяла, не несёт ли кто ей печальных вестей: его могли отправить домой раньше, могли разлучить преждевременно и не подумать о ней. И каждый раз с его приходом она облегчённо вздыхала и, еле дотягиваясь, клала свою голову ему на плечо. Двадцать восьмого апреля он принёс ей маргаритки, а она не сообразила удивиться, где он их достал. Они стояли в стакане и беззвучно кивали мохнатыми головками: «Так, так оно всё и будет, как ты представляешь. Только ещё сложнее.»

Он резал хлеб и по обыкновению рассказывал об университетских глупостях. Она глядела во все глаза и не перебивала, боясь спросить не то или то и получить ответ, который бы не хотелось получать. И тут он объявил, что получил письмо от отца и скорее всего надо будет переносить экзамены, собирать чемодан на месяц раньше и ещё столько успеть, купить подарки родным, попрощаться с друзьями. Маргаритки шевелили лепестками и сочувственно молчали.

Весь май пролетел как виток колеса обозрения. Они были постоянно вдвоём, он крепче сжимал её руку, теплее обнимал и целовал её замерзавшие на солнце пальцы. Тюльпаны на городской площади горели красными лепестками и поворачивались бутонами на юго-запад.

По вечерам Виктория стала добавлять в чай мяту с ромашкой, но пальцы всё равно дрожали. Он её успокаивал и обещал, что всё однажды наладится, и она делала вид, что верит.

Днём они бегали по магазинам и искали сувениры. Она интересовалась, для кого он покупал очередную вещь, и он рассказывал вкратце историю жизни этого человека.

– Почему такая? – она вертела неказистую табачную трубку и недоумевала.

– Это дедушке. Он у меня такой выдумщик. В детстве он приезжал на праздники к нам, и, когда меня укладывали спать, садился на мою кровать и рассказывал истории про пиратов. Он любил страшные сказки, и я до сих пор помню одну про маленькую потерявшуюся девочку, превратившуюся в воду, то ли от тоски, то ли от ещё от чего.

– Какая выборочная у тебя память, – она хихикнула и положила трубку в корзину для покупок.

– Пожалуй, возьму на всякий случай. Всех не упомнишь, кто там может ждать, – сказал он и взял со стеллажа хрустальные анютины глазки.

Она лишь сжала губы и отвернулась.

В начале июня он решил, что вернётся домой самолётом, купил обратный билет, и их друг Ларс вызвался везти их в аэропорт. Она смотрела в окно машины и боялась повернуть голову: их жизни разбивались на две части: вместе и порознь. И если секунды их общих сердцебиений стремительно приближались к нулю, то время одиночества было неизвестно. В зале вылета он пару раз порывался усадить её в кафе выпить с ним напоследок рома или вина, но она лишь смотрела на табло и ждала, когда загорится его рейс.

Он воодушевлённо смотрел на пассажиров и провожающих, гадая, кто будет окружать его на соседних креслах на борту самолета и мысленно уже летел на полпути к дому, оставив прошлое в прошлом.

Она же стояла и представляла, каким будет тот момент, когда он развернётся и переступит линию контроля, когда он будет ещё так близко, но уже безвозвратно далеко, когда она останется тут и будет видеть лишь его спину, уходящую в глубину зала. Сердце бешено стучало и было готово вырваться наружу в любую минуту, а он стоял спокойный, и в глазах его уже отражался Мадрид.

Она заметила первой, когда его рейс открыли для регистрации. Он увидел её испуганное лицо и тут же повернулся к табло.

Вот сейчас. Так ли оно будет, как ей казалось?

Он обнял её и сказал, что всё будет хорошо. Поцеловал, посмотрел пристально и ступил за линию.

Да. Всё было именно так, как ей думалось. Именно так разрывается сердце, именно так умирают заживо.

На следующий день Виктория отправилась с Петерсоном, как она его назвала для себя, на званый вечер. Праздничные туфли жали у пальцев с непривычки, и в каждом шаге ей чувствовалась их месть за преждевременное забытье.

– Всё хорошо? – спутник заботливо придерживал её за талию и справлялся о её настроении почти ежеминутно.

– Всё прекрасно, – вздыхала она, мечтая отрастить чешуйчатый хвост и спрыгнуть прямо с фьорда в Эресунн.

– Какая милая у Вас спутница, – шептали на ухо Петерсону коллеги и стареющие дамы, мечтавшие пристроить выгодно своих дочерей. – Племянница?

– Подруга, – загадочно отвечал он и прищуривал глаза.

Виктория бокал за бокалом пила божоле из прозрачных коллекционных бокалов и кивала в ответ, нравится ли ей виноград гамэ. То и дело к ним, сидящим за почётным столом, подходили сослуживцы Петерсона, жали его руку и перебрасывались фразой-другой об успехе его компании на европейских рынках. Сначала он сдержанно и добродушно потирал локоть в гладко-сером пиджаке, но вскоре вино сорвало кингстоны и его баржу стали затапливать гордость и самолюбие. Он направо и налево стал хвастать своим прибыльным делом, молодой красоткой, сидящей рядом, пока выпитое не стало тянуть на дно.

– Кажется, хватит, – остановил он наливавшего вино официанта и попросил вызвать такси. – В Мальмё! – скомандовал таксисту Петерсон, и машина покинула Лунд.

– Ты не против? – он взял руку сидевшей рядом Виктории.

– Нет, – сквозь разорванное облако в её лицо светила луна и пророчила, что со студенческой жизнью покончено, ровно как и с Лундом.