Евгеника

Наутро Виктория проснулась и обнаружила, что вся гостевая комната была обставлена цветами и тонула в чешуйках переплетений зелёного и красного, зеленого и белого, малахитового и палевого. Столь неожиданный сюрприз обрадовал её, ведь так давно ей никто ничего не дарил.

В понедельник утром она увидела, что ночью в комнате были поставлены новые цветы; то же повторилось и во вторник утром, и в среду. К четвергу она поймала себя на мысли, что выходные несколько затянулись и пора возвращаться, но экономка Марта делала такие вкусные оладьи по утрам, а Петерсон знал столько занимательных историй, что она решила пока не показывать, что вспомнила о том, что давным-давно не воскресенье.

Через пару недель цветы стали надоедать, и она уже боялась заходить в гостиную, обилие умирающих растений в которой напоминало ей кладбище.

Виктория осталась жить у Петерсона. Он предложил ей руку, сердце и свой замок впридачу, она быстро согласилась и стала баронессой.

– Хочу отделать спальню на втором этаже, – она листала журналы и выбирала мебель в стиле барокко.

– Но у нас же уже есть спальня! – старик недоумевал, но открывал кошелёк и выдавал купюры.

– Ты спал там со своей прежней женой, – обижалась Виктория и надувала губки, прекрасно зная, что ей просто не хочется спать с ним вместе.

Барон потакал её молодым капризам и каждый вечер пил портвейн, усыпляя пошаливающее сердце.

Виктория заполняла дни придумыванием новых дел и развлечений. Её хотения и сумасшедшие идеи веселили старика, и от вновь появившегося чувства нужности кому-то, прежняя рубашка смотрелась на нём белее, а уголки воротника – острее. Счёт в его банке сотрясали траты молодой жены, но уменьшавшаяся сумма была ещё достаточной для того, чтобы их правнуки жили безбедно.

В апреле она купила племенного жеребца в новую конюшню, Петерсон лишь умилился еще одному живому существу на его усадьбе и решил, что это будет член семьи.

– Я назову его Фернандо и буду седлать его каждый день! – решительно заявила Виктория и запустила пальцы в чёрную густую гриву коня.

Она выезжала на прогулки каждое утро, с первыми лучами солнца отправлялась в поля и проводила там время до обеда. Петерсон смотрел на них и чувствовал, как молодость в его крови пульсирует и рвётся наружу. На следующее утро он встал на час раньше жены и отправился на конюшню. Фернандо недовольно бил копытом и не давался неопытному наезднику. Старик не отступал: оседлать непослушного животного стало для него делом чести, ведь даже молодая девчонка смогла его обуздать. После долгих мучений Петерсон взгромоздился на коня и ударил сапогами в бока. Тот рванул из конюшни и понёс старика в сторону оврага.

Виктория проснулась, услышав с улицы крики. Она подбежала к окну и, увидев суматоху возле конюшни, поспешила выйти во двор.

Возле вяза стоял Фернандо и ел прошлогоднюю траву, а неподалёку мельтешили экономка, садовник и водитель, склонив головы и активно что-то обсуждая.

– Что стряслось? – Виктория протиснулась между столпившимся персоналом и увидела лежащего на земле лицом вниз Петерсона. Она вскрикнула и бросилась к мужу: тот ещё дышал. Она перевернула его и попыталась заговорить. Старик стонал и старался что-то произнести, но получалось непонятное мычание.

За воротами послышалась сирена кареты скорой помощи.

Весь вечер Виктория просидела у кровати мужа, слушая его неровное дыхание. Она зажгла свечи и смотрела, как пламя колышется от сквозняка. В доме была мёртвая тишина, и прозрачные звуки с улицы отражались от оконных стёкол: на улице шёл дождь из желудей. Они, падая, щёлкали об асфальт и отскакивали друг от дружки.

Лицо старика было безмятежным: ни боли, ни мучений. Виктория не понимала, как мог он всё жизнь безуспешно бороться с неизвестным соперником, отчаянно потрясая рыжей бородой, и даже на смертном ложе, под обветшалым покрывалом, не осознать, что этот непобедимый противник – старость.

Наутро Петерсона не стало, и Виктория снова осталась одна. На похороны его дети не приехали, зато через пару недель прислали адвоката с требованиями оспорить завещание и отсудить у самозванки то, что принадлежало им по праву. Когда её вызвали на первый суд, она явилась в чёрном платье и шляпке с вуалью, закрывающей её незаплаканное лицо.

В качестве обвинителя выступал старший сын Петерсона Ульрих. Всё заседание Виктория просидела молча и смотрела на молодого красавца: в нём было столько от Петерсона, но эти черты были ещё полны жизни и энергии. Ульрих тоже предоставил право говорить за него своему адвокату и наблюдал за треугольным вырезом на её траурном платье. Невидимые линии их взглядов накалялись и после заседания на заднем сидении чёрного Бентли они ехали к ней в имение.

Он пробыл в её спальне, отделанной в стиле барокко, в которую так ни разу не был допущен его же отец, несколько дней. Она надеялась, что это счастье ей дано за все её страдания, но наутро в четверг он молча оделся и ушёл, не сказав ни слова. И после этого в суде его интересы представлял лишь адвокат. Марта накрыла стол на одну персону и устало принесла разогретый вчерашний завтрак. Гнездо, которое всю жизнь неумело вил Петерсон, медленно разваливалось, и у Виктории не было умений поддерживать принятый годами порядок.

Липкая молочная каша капала с ложки в тарелку, пачкая скатерть вокруг.

После Ульриха на витиеватых узорах обоев её спальни исполняли марлезонский балет тени случайных гостей, в каждом из которых она пыталась увидеть избранника. Ей вроде бы хотелось семьи, домашнего очага, но как строить, а не ломать – она не знала. По её мнению, мужчины развлекались с глупыми женщинами, а женились на умных. Сперва стратегией стало делать вид простушки, чтобы заманить ухажёра, а уже потом показывать себя умной, чтобы женить. Но мужчины бросали её на каком-то промежуточном этапе, и она никак не могла взять в толк, где просчиталась. Кавалеры принимали её уловки за непостоянство и уносили ноги, и так она оставалась умной и незамужней. В итоге она пришла к выводу, что в отношениях не место для стратегий и стала действовать по воле случая.