Гармония – моё второе имя (СИ)

Чтобы найти Бога, надо отказаться от себя; чтобы обрести гармонию, надо найти себя.

Вот моя молитва сегодня.

* * *

Итак, на улице была весна, ударяющая в голову и задевающая сердце, я был свободен, однако же дезориентирован, чтобы не сказать деморализован. Мне казалось, что я честно откатал полный цикл отношений с женщиной. Я пережил влюбленность, после этого нас связывали годы ровных, теплых отношений. Потом самым естественным и подлым образом любовь сошла на нет, и я вновь почти обрел постылую свободу.

Кажется, это была унылая классика. Вот тебе весна и пестрый голубь. Гуляй, душа. Кто виноват в том, что гулять не хочется?

Это глупый вопрос, адресованный Деду Морозу с ватной бородой. Он, как известно, исполняет копеечные желания; в его заплечном латанном-латанном-перелатаном мешке (заплатанной! заплатанной!) нет шкатулки с рецептом счастья. Возможно, такой шкатулки вообще нет в природе.

Как жить дальше?

Тут все зависело от того, кто виноват в том, что виноватых не найти.

Хорошо. Пытаемся разорвать порочный круг. Ставим вопрос иначе. Наши действия на ближайшие несколько часов?

Такая постановка вопроса меня вполне устраивала. Оказалось, что перспектива приятного вечера вполне могла заменить счастье. По крайней мере, на один вечер. А дальше? «Будет вечер – будет перспектива», – решил я и, довольный тем, что не чувствую себя несчастным оттого, что лишен счастья, направился куда глаза глядят. Первые же сто метров почти примирили меня с реальностью. Живешь – живи, умей в мелочах видеть главное и наслаждайся относительными здоровьем, бодростью, вменяемостью.

Странно. Ведь точно так же считала и моя жена. И, отчасти, Сеня.

Что же тогда нас развело?

Я решил вернуться к луже, чтобы посмотреть на одинокого голубя. Но мое место уже было занято. Возле лужи стояла молодая привлекательная женщина в осеннем пальто заметного черного цвета (сразу ощущалось, что она получает удовольствие от теплой одежды в эту неустойчивую погоду) и кормила голубя кусочками кекса.

Серенькое небо изнывало мелким, нудным дождичком. Вдруг тучи раздвинулись, словно оттесненные чьей-то сильной любопытной рукой, сверху полыхнуло голубым простором – и радостно сыпанул редкий веселый снег, холодный прах, изумительно нелепый в свете солнца.

– Это зима возвращается или весна так не уверена в себе? – спросил я то ли у лужи, то ли у голубя, то ли у женщины. А возможно, и у самого себя.

Она подняла на меня глаза пронзительно голубого цвета (кусочки далекого неба, словно звезды молодых васильков, сорвались вниз и мило разместились на светлом овале ее лица).

– Весна – трудное время, – почему-то сказала она.

– Пожалуй, – легко согласился я. И неизвестно зачем добавил со вздохом: «Пожалуй».

Возле наших ног уже по-хозяйски копошились и деловито гулили два голубка, нагло уверенные в том, что доставляют женщине исключительное удовольствие, жадно заглатывая желтоватый кекс – ее подношение. У меня нога не поднялась отогнать хамоватых пернатых на приличное расстояние. Но я отомстил им способом еще более изощренным. Человеческим.

– Не кажется ли вам, что голуби сильно мутировали? – начал я издалека, пытаясь уловить пока что неясную для самого себя мысль. – Природа не терпит пустоты, но она не терпит и постоянства, этой формы фарисейства и пустоты. Природа, даже когда отдыхает, она все рано движется. Голуби, вроде бы, не делая ничего особенного, как бы резвяся и играя, превратились в некое подобие летающих крыс, пардон. Клювы у них стали хищными, глаза вороватыми, повадки – несносными, в оперении стали преобладать серые тона. Кстати, они все еще улюлюкают или уже пищат? Столетия жизни вблизи тучных помоек развратили некогда, возможно, приличных, то бишь трудолюбивых, птах. Белых, черных и сизых. Я к тому, что образ жизни накладывает на нас, детей, увы, природы, отпечаток. Боюсь, что и я сейчас сильно смахиваю на серого голубя. Мне не хватает любви.

Она смерила меня глазами – и я, внезапно потеряв точку опоры, провалился в голубой океан, цепляясь за отвесные стены айсбергов. Чертов Архимед и предположить не мог, что иногда точка опоры, меняющая местами лужу и облака, – где-то в глазах женщины. Прочитай он то, что здесь написано, и, боюсь, его бы хватил удар, и великий первооткрыватель утопил бы свою метафизику в своей же ванне. Где плавало упавшее ему на голову яблоко сорта «эврика». Судя по всему, вовсе не из эдемских садов: «эврика» была плодом незрелым и оттого чувствительно тяжеловатым.

Вечером мы гуляли по городу. Полная луна напоминала светящийся неоновый шар, который покинул кривой фонарный столб, украшение грязной улицы, тяжело отлетел ввысь и теперь играл в прятки с легкими, но неуклюжими облаками.

Звали ее Марина. Я удивился. Оказывается, я был почти уверен, что ее зовут Оксана. Сана: мне хотелось солнца?

– Марина… – говорил я, пробуя ее имя на вкус, цвет и запах. – Марина. Марина?

Кажется, мне нравилось. Морские дали, тайны и глубины. Свежесть, опять же. Почему нет? Что предвещало мне это имя? Тут я терялся в догадках.

Ей, кажется, нравилось мое нескрываемое любопытство. А также то, что потом будет определено ею как поэтическая наглость.

– Вот мы и пришли, – сказала она. – Муж, наверное, уже волнуется.

– Вы любите кекс? – спросил я, не реагируя на известие о внезапно объявившемся невесть откуда муже. Муж. Объелся груш. Фу. В такой вечер это звучало пошло.

– Люблю.

Улыбкой она дала понять, что оценила мое отношение к ее мужу, туманному персонажу, незримо вставшему между нами. Тоже мне, облако в штанах. В косую клеточку дождя. Муж как явление природы.

– Тогда я приглашаю вас на чай с кексом.

Я не сбавлял оборотов. Подумаешь – муж. Уж!

– С удовольствием. Когда?

– Всегда.

– Всегда – это вечность. А если поконкретнее? Женщины обожают конкретные предложения. (Знал бы я тогда, какую ключевую и роковую фразу обронила в ту секунду женщина с голубыми глазами в черном пальто! Просто прелесть. Обронила во тьму. Женщины заслуживают памятников за то, что они не понимают, какие глубокие и умные вещи произносят их голоса и губы.)

– Зачем же откладывать освоение вечности? Завтра же и начнем.

Ее улыбку можно было истолковать по-разному, например, так: не знаю, что вы демонстрируете, уверенность или неуверенность, однако я, почему-то, склонна поддержать вас в этом сумасшедшем проекте – чай с кексом.

Ну и чудно. Для нечаянного знакомства весьма неплохой результат. Где-то даже выдающийся.

– Любите ли вы Достоевского? – бросил я удаляющейся спине в пальто теплого черного цвета.

– Достоевского? – вполоборота, с легким наклоном головы и легчайшим недоумением. Она великолепно владела языком поз, жестов, интонаций – всем тем, чем владеет богато одаренная женщина. Сердце мое екнуло: эта – по мою душу.

– Да, был такой писатель.

– А какое отношение имеет Достоевский к чаю с кексом?

– Возможно, что совсем никакого, – неуверенно ответил я. – Совершенно никакого.

– До встречи, – был ответ из темноты.

И дальше – ритмичный стук каблуков.

Догадывалась ли она, что ритм – это проявление силы и весны?

Было похоже на то, что меня поставили на место, с которого я, собственно, и не сходил.

Я поднял голову вверх. Темно-синяя звезда тревожно отливала блеском каленой клинковой стали. Наше чувство родилось под темной звездой. Имя которой было – Пентагон.

Всю дорогу, пока я шел домой, вокруг меня пели и стонали птицы. Просто орали, разрывая скучно жужжащую вечернюю городскую тишину. Может, они пели и раньше, только я этого не замечал.

* * *

Дома я включил телевизор (чтобы создать видимость занятости и не разговаривать с женой) – и первое, что я услышал, была фраза героя какого-то глупейшего, образцового по глупости американского фильма, которую ковбой (cowboy – коровий мальчик; по мне куда благозвучнее и честнее «сукин сын») брякнул с дешевой самоуверенностью, присущей успешным людям цивилизации: «Удача – мое второе имя!» Разумеется, с ним тотчас же случилась дежурная неудача, которая только раззадорила неунывающего дегенерата, большого поклонника биг-маков, кока-колы и демократической партии. Можно было не сомневаться: к концу фильма мачик возьмет свое. На то и happy end для мачо.