Гармония – моё второе имя (СИ)

– Это смотря куда продвинутая: на запад или вглубь, в почву. Демократическая интеллигенция или ничего не читает, или читает Вальзера. Преимущественно Роберта Вальзера. Иногда Людмилу Улицкую. Недавно я вот грешным делом заглянул в роман Эльфриды Елинек «Пианистка», да, да. Недемократическая интеллигенция тоже ничего не читает, потому что читать ей нечего. Почва перестала плодоносить. Смотрят фильмы Михалкова.

– А как же Солженицын?

– А что Солженицын? Вещает…

– Александр Исаевич, при всем уважении к его отвращению к успеху, сильно смахивает на удачный христианско-социальный проект. Это не судьба – а именно спланированный и просчитанный проект. Гений долговременной конъюнктуры. Писатель неплохой, но уж, конечно, не гениальный. Отнюдь, что бы он там о себе ни возомнил и как бы ни убеждал в этом других.

– Ты, я вижу, специализируешься на том, чтобы не стесняться в выражениях. Хотя… Во многом я с тобой согласен.

– Забавно слышать от тебя такое, – сказал я. – По-моему, Солженицын феноменально неинтересный человек. Героическое начало его сгубило.

– По поводу твоей лютой неприязни к героике я готов с тобой поспорить.

– С некоторых пор я не спорю. Вообще. Ни с кем. Ни по какому поводу.

– Ты? Да ты только и делаешь, что полемизируешь и воюешь. Со всеми, по каждому поводу.

– Это только кажется. Форма подачи материала такая. На самом деле меня волнует философия позитива, и мало трогает мнение тех, кому кажется, что они способны иметь мнение. В этом смысле я не интересуюсь диалогом. А ты, я вижу, зря время не теряешь. Ты остался демократом, я правильно уловил?

– Я остался верен себе. Читал и твою спорную работу о Никите Михалкове. Зло написано, потому и талантливо. Это все привлекательность зла. От лукавого. Михалков, конечно, не демократ, его надо бы пожурить; но я не пойму, с какой стороны ты дуешь… Ты тоже не демократ. А я сейчас стихи пишу [1] …

– Почитай свои стихи, Сеня Горб.

И он сразу же без рисовки стал колдовать тихим голосом, растворяясь в вечернем сумраке, лучше сказать, вписываясь согбенным силуэтом в обретающий плоть мрак. Создавалось впечатление, что это импровизация, что стихи рождаются сию же секунду моим соседом – милым бубнящим привидением. Нас приветствовала с небес холодная пятиконечная звезда Пентагон (это было мое маленькое астрономическое открытие, которое, само собой, никто в упор не замечал). Рядом с Венерой, наискосок от Марса, крупнее Сириуса, алмазом в семьсот каратов. Не видите? Оставьте микроскоп, наденьте очки, загляните к себе в душу. Видите, мерцает в пустоте?

Но что же это делают со мной?

В какие игры пробуют вовлечь?

И марсианский опыт за спиной,

И русская взыскующая речь.

Но псевдо-людям нужен лже-язык.

У рас и наций редкостный задор.

И будущее – черный грузовик,

Гремящий, заползающий во двор.

Ползет продолговатый небоскреб,

Скрежещет, как Вселенная в тоске,

Похож на непонятной формы гроб

С табличкой на ничейном языке.

Шизоид возомнил, что он – пророк,

Пророк уверен: он с ума сошед.

Из чьих расщелин, из каких берлог

Трепещущая явь вползает в свет?

Мир долго собирался стать иным,

Но стал таким же – все наоборот.

Я притворялся тяжелобольным

За гаснущий в агонии народ,

За гибель рода в море выпивох,

За полное лишение примет.

Но в свете параллельности эпох

Моей болезни оказалось – нет.

И, пустомеля из числа притвор,

Я буду в неизбежности изъят

Из нынешних, учетных, этих пор

Перемещен в «ничто» – и буду рад.

– Еще?

– Еще.

Будет время – себе не простишь

Ни минуты, что прожита зря.

Заалела заря из-за крыш,

Из-за крыш заалела заря.

Изнурительный запах жилья:

Провоняли людские дома.

В закромах суматошного «Я»

Замирают остатки ума.

Бу-бу-бу, бу-бу-бу: я здесь отвлекся на свои мысли, которым было задано поэтическое направление. И вдруг Сеня заставил меня вслушаться:

Не имею ни смысла, ни сил:

Тает сердце, легчайший кристалл,

Словно дождь моросил, моросил

День и ночь – а к утру перестал.

– Еще.

Бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу…

В артели – районной, не минской,

Бродячей, без точного места,

Пошью себе хвост сатанинский,

Зеленое чувство протеста.

Бу-бу…

Маленькие, никчемные людишки! Скромняги, вашу мать! Сколько же понадобилось таланта и усилий, чтобы выразить свою малость! С ума сойти! Это же надо умудриться так бездарно скроить судьбу, чтобы профукать жизнь. Где самое главное в жизни? Где дерзкие мечты, любовь и «познай себя»? Где когито эрго сум? О любви мы не пишем, о любви писать тяжело и страшно. Ответственно. Масштабно. Чтобы испытать это чувство, надо иметь много силы. Это культурный подвиг. Мы вот забились в щель со своей карманной лирой и гениально прозябаем, ловя лунные лучики. Щелевое поколение, утерянное поколение, закатившееся, словно грязный резиновый мячик, в темный пыльный угол. Хотя – что такое поколение?

Демографическая волна. Она смело смывает предыдущие останки и сама растворяется в песке с грустным шипением, оставляя после себя серенькую пену, – которую накрывает следующая волна, бессмысленно энергичная. Поколение рождено, дабы родить личность, культурное оправдание поколения. Нет личности – прощай, волна. Здравствуй, грусть.

Раствориться в волне, в порыве ветра, в шелесте дождя, в запахе ирисок… Это позволено только тому, кто сумел стать личностью. Это надо заслужить. В противном случае – это форма капитуляции. Паскудство. Унизительное проявление слабости человеческой.

Тоже мне, нашел форму протеста: любоваться дождичком в чистый четверг. Четвертого числа, в четыре с четвертью часа…

Маленькие чувства рождают великую ложь – протест против культуры. А это самое большое преступление из всех известных человечеству (которое по досадному недоразумению, рассеянности или близорукости евангелистов не внесено в перечень Библейских смертных грехов). Вы ведь спутали преступление с наказанием, великий Федор Михайлович, да, да, – и так лихо замели концы, что легиону интеллектуальных инквизиторов вовек не распутать. Вы и есть Раскольников от культуры, вы ведь свой портрет написали, чей же еще. Иначе откуда столько страсти и огня? Духовная энергия высвобождается только тогда, когда сознание укрощает психику, а кажется, что наоборот…

Моя злость была бы высочайшей культурной пробы, если бы не одно корявое обстоятельство: я злился тем больше, чем сильнее ощущал, как зацепили меня дьявольски талантливые поэтические откровения Горба.На обратном пути в Минск я разбушевался внутренним монологом, цель и смысл которого состоял в том, чтобы доказать всем, что я действительно не узколобый демократ. И не щелевой сверчок. И вообще я не подхожу ни под одну масть. Слушателей для подобного монолога мне в жизни не найти, поэтому я под железный рокот и перестук электрички выплеснул свои злые мысли на бумагу. Строчки были косыми, кривыми, рваными. Вот что получилось.

* * *

«Крупнейший писатель ХХ века Роберт Вальзер», – шумит интеллектуальная элита человечества.

Мизерабль Вальзер, изумительно обогативший формулу «литература – это художественный текст минус личность», интересен, как и почти все примечательное в ХХ веке, не сам по себе, а как антикультурный феномен, которому навязывают статус высокой, утонченно-изысканной культуры.

Опарыш Вальзер не жил, а копошился (мило, разумеется, и неуклюже копошился, стесняясь жить); он просто не способен был испытывать нормальных человеческих страстей или амбиций, умных чувств или философских прозрений. Он культивировал нулевое человеческое измерение, психологию лакея, которой специально обучался в специальном учебном заведении для слуг.