Мать ветров (СИ)

Саид посмотрел на Радко, затем на Герду. В глазах обоих он заметил азартный хищный огонек.

— Ребенок хотел бы напомнить суду, что он год как не ребенок, — заговорил Радко, холодно глядя на судью и обвинителя. — Я совершеннолетний, и наши с отцом отношения — попросту не ваше дело.

— Не наше дело? Радко, скажи, а почему бы тебе не заявить громко и четко: нет, мой отец не домогался до меня! Но ты этого не говоришь. Следовательно, факт противной природе связи имел место быть?

— Природе противно есть обратным голове местом, — фыркнул Радко.

«Обратным». Почудилось? Саид подобрался, ожидая чего угодно...

… вот только суд чего угодно не предполагал.

Обращение Герды во время штурма Шварцбурга мало кто заметил. Люди резали друг друга, отовсюду лезли мертвяки некроманта и иллюзии Шалома. Кому сдался волк, тащивший какого-то рыцаря по двору?

Огромный черный волк прыгнул на стол судьи и аккуратно сжал зубастые челюсти у него на шее.

— Не стрелять! Оружие на пол! Вот сюда! — скомандовал Саид.

Клыки серого волка вкусно лязгнули, разбивая цепи на его руках.

— Пушистик, как эффектно! — не удержался, поцеловал жену в теплый мохнатый нос. Улыбнулся зрителям: — Спокойно, товарищи! Все сидим на своих местах, и никому не откусят голову. Я пройду по рядам, соберу все огнестрелы, и мы тихо-мирно покинем вас. Ах, да, напоследок! Уж добейтесь как-нибудь отмены этих «моральных оснований». Не то в следующий раз под суд попадет кто-нибудь, кто пожал руку товарища не по уставу.

— Обалдеть, ребята! Как это здорово — внепланово покататься на волках! — Саид смеялся, балагурил и тискал разом жену и троих детей. Его мама, братья, племянники и друзья терпеливо ждали своей очереди. — Как вы пронесли туда кровь? Вас же обыскивали!

— Хлеб с кровью, — светло улыбаясь, объяснила Герда.

— Ага. Ну да. А чью кровь брали-то?

— Мою, сынок, — развела руками Зося. — Она проверенная. А я теперь с чистой совестью могу звать ваше мохнатое семейство кровопийцами!

Первый восторг, граничивший с истерикой, постепенно схлынул. Подпольщики собрались вокруг костра, молча, будто через силу глотая куски, съели ужин и стали решать главное: когда и как уходить.

Куда — знали давно. В Волчьи Клыки, поближе к вервольфам. Оборотни во многом казались им чужими, но такой союз был явно лучше, чем полное одиночество.

— Ребята, мои хорошие, мы еще вернемся, — утешала Зося самых печальных. — Поймите, если мы останемся в подполье здесь и сейчас, у нас уйдет много сил на безопасность, на простейшее выживание, а Республике мы не поможем. Люди хотят покоя, они еще не видят как следует той опасности, что несут новые недособственники в лице чиновников. Массово они не примут нашу сторону, а мы потеряем тех немногих верных союзников, что у нас есть. Мы уйдем в горы, обживемся, перезимуем, устроим там как можно больше наших друзей, которых преследуют здесь. Не торопясь, проанализируем наш опыт, поймем, как действовать в новых условиях. Да наши дети подрастут, в конце концов! И мы вернемся. Пусть не все, пусть лишь самые молодые и полные сил. Но мы не позволим угаснуть сопротивлению и не позволим нашей Республике покорно встать на колени.

— И мы не уходим совсем, — поддержала любовницу Марлен. — Только подумайте! Здесь остаются все научные разработки Милоша и Камиллы, оранжереи, поля, сады... Сердце-цвет угасает, но мы будем верить, что не потухнет совсем. Остаются водопроводы, чары, дороги, все, что вместе спроектировали Артур и... Хельга, а Петра помогала строить. Картины Артура и Вивьен спрятаны в Блюменштадте, но однажды их снова увидят! Портрет Горана висит во дворце культуры и, полагаю, точно никуда не денется. В библиотеке на полках стоят работы Марчелло, и по истории, и по диалогическому обучению, мы уже подпольно издали и распространяем его последний труд. Зося и Герда уже изменили систему здравоохранения. Саид, Али, Арджуна, Отто, Мариуш, Мария уже основательно перетряхнули все силовые и карательные структуры, и прежние страшные казни, бесчеловечное отношение к заключенным, издевательства в армии в полной мере не вернутся никогда. Вы добились запрета лагерей, ребята, это очень, очень много! Мы остаемся... если не физически, то в наших делах.

— Марлен, ты вся в свою племянницу, — заметил Милош. — Скромно умолчала о себе и о том, что почему-то намного реже в семьях бьют женщин и детей, чаще спокойно относятся к разводам и вообще представляют себе, что такое «свобода воли».

Усталые, серые лица светлели одно за другим. Только Шамиль неловко ковырял веточкой костер и плотно сжимал губы.

— Милый? — Камилла осторожно тронула сына за руку.

— Еще кое-что остается, — тихо сказал Шамиль. — Могилы Хельги и дедушки Богдана, наш Ясень... Что с ним сделают? А под ясенем спят Баська и Фенрир.

— Под ясенем ушли Эрвин и Шалом, под Шварцбургом осталась могила Хорька, — подхватил вслед за братом Радко.

— Это грустно, — согласилась Вивьен. — Очень грустно. А в Пиране — моя мама, мама Марчелло. Их могилы там, но они — с нами.

— И мы вернемся! — упрямо тряхнула косами Мира. — Мы обязательно, непременно вернемся.

Ах, что же решить! И бессонный поэт

Философом был до утра.

У звезд и осла попросил он совет,

Меж делом прибил комара.

Измучился весь и с последней совой

Уснул на кусачей траве.

… Ты что тут разлегся?! А, леший с тобой!

Похмелье замучило? Пей.

Продрал он глаза и увидел кувшин,

И ямочек розовый смех,

И рухнул поэт с философских вершин

В молочный целительный снег.

И арфу настроил, как выпил до дна,

И пел для хозяйских детей,

О том, как на мельнице плещет вода

И к павшим летит соловей,

О том, как надежен клинок у бедра,

Когда на коне рядом друг,

И лен вместо шелка совсем не беда

В объятиях любящих рук.

И что бы ни встретил чудной виршеплет

За свой легкомысленный век,

Он в славе и бедности равно поет,

Поет о тебе, человек.

Последний ехидный перелив арфы стих, и Марлен бережно опустила ее на шкуры. Виновато улыбнулась своим слушателям-волкам:

— Я начала сочинять эту песню давным-давно, когда еще не знала фёнов. На моей родине нечасто встретишь представителей других племен... Вот и осталось в конце привычное «человек». Но я имела в виду всех нас: людей, вервольфов, эльфов, гномов, пиктов... Сколько еще нас на земле!

— Много непонятных слов, — покачал головой суровый, но любопытный молодой оборотень. — И совсем непонятно, почему надо петь о человеке.

— Не то чтобы надо, — арфистка взлохматила свои волосы и для храбрости выпила местный травяной напиток. Потому что если уж отважился проглотить эту вонючую гадость, то все остальное тебе точно нипочем. — Я могу спеть о чем угодно. О море, скалах, деревьях, тюленях. Но, если бы я не знала других людей, я не видела бы скалы и море такими. Если бы я не слушала море вместе с моей любимой женщиной, или племянницей, или друзьями, море было бы в моих глазах иным. Человеку нужен человек. Мы нужны друг другу. Это я хотела сказать.

— Ты — человек. Мы — вервольфы, — мудро улыбнулся старый волк. — Мы давно здесь. Мы не против вас, живите рядом. Но мы можем одни.

— Вы надеетесь прожить одни, — горячо возразила Марлен. — Но мир меняется! Еще пятьдесят лет назад, — она пять раз сжала и разжала пальцы, потому что счет у людей и вервольфов разнился, — совсем недавно Волчьи Клыки слыли непроходимыми горами. А мы пришли к вам. У нас есть ружья, взрывчатка, крюки, знания. Мимо вас недавно проплывал корабль, а раньше эти моря пугали путешественников. Вы не сможете прятаться вечно — да и нужно ли?

Судя по хмурым лицам, вервольфы не разделяли энтузиазма своей гостьи.

Али, заглянувший в дом на середине баллады, пришел Марлен на помощь.

— Я вас понимаю. Вервольфы и фёны немного похожи. Вы долго жили в горах одни, мы жили намного меньше, но тоже почти одни. Я вырос в маленьком мире Фёна, мне было в нем хорошо и спокойно. А после я уехал учиться в большой город. Он очень большой, один из самых больших городов севера. Я поселился в той части города, где моими соседями были воры, мошенники, пьяницы, просто очень бедные люди. Первое время было страшно, я ничего не понимал. Я замерзал без родных, друзей, вдали от моего привычного мира. Но потом разглядел в этом городе прекрасных людей. А сколько всего вам расскажет Милош! О, — Али удивленно посмотрел на запыхавшегося, взволнованного старшего брата, который ворвался в дом вместе с порывом осеннего ветра. — Легок на помине!