Мать ветров (СИ)

Они шагнули в коридор. Впереди, в смутном ореоле света, виднелись впряженные в телегу лошади. Во время драки ни Али, ни Марчелло не доставали крошечные, надежно спрятанные ножи. Толку от них против огнестрелов, а вот постромки перерезать можно. Если доберутся.

Над головами громыхнуло так, что заложило уши. Послышался звон, истошный визг людей и позади, в зале, и на улице. Чекисты невольно растерялись, ослабили внимание — за что получили тяжеленными оковами по головам.

Али и Марчелло вырубили на ходу, сколько успели, выбили оружие и через несколько мгновений вскочили на лошадей. Мчась прочь из Города Цветов, они успели обернуться и увидели, что раненых на площади нет, вообще, кажется никто не пострадал... Но с этой загадкой разбираться им было недосуг.

Поздно вечером в лагере неподалеку от Блюменштадта собрались все беглецы.

Милош и Герда порадовались, что успели взять достаточно эфира. Без него выковыривать пулю из Марлен было бы совсем плохо. Но хотя бы кость оказалась цела. Али и Марчелло малость поорали, когда Милош вправлял им большие пальцы на место. Артур оказался единственным человеком, который пострадал от собственного взрыва. Он рассчитал количество пороха очень точно, чтобы на четвертом, пустом этаже дворца культуры не выбило стекла и не покалечило людей на площади. Зато его самого полоснул по руке какой-то глиняный осколок.

— Как ты додумался, чокнутый наш гений? — вымученно улыбнулся Али.

— Вспомнил Хельгу... Однажды она сказала, что если Артур Странник ничего не взрывает, то не жди тишины, жди, когда где-то рванет еще громче.

— Ты не представляешь, как нам помог, — сказал Марчелло и крепко сжал своей здоровой рукой здоровую руку друга.

— Зося вернулась? — невнятно, только-только отойдя от эфира, пробормотала Марлен.

В Блюменштадте оставались арестованный Саид и Зося с Петрой и еще двумя товарищами. Последние четверо планировали ограбить арсенал, их ждали не раньше полуночи, а то и вовсе к рассвету.

— Так. Все раненые более-менее соображают, все срочные дела мы переделали? — уточнил Милош, оглядывая подпольщиков. Снова подпольщиков. — Тогда давайте думать, как вызволять Саида.

— У нас с мамой есть план, — тут же откликнулся Радко.

К рассвету план обсудили в деталях, продумали, как подстраховаться, несколько раз обозвали Герду и Радко свихнувшимися волками, заобнимали Зосю и ее компанию, уже от Зоси выслушали все, что она думала о невестке и старшем внуке — и только тогда с чистой совестью завалились на пару часов поспать.

Ночью перед судом Саид спал как убитый. Буквально заставил себя. Свое выступление он продумал накануне, а к утру должен был как следует набраться сил. Он догадывался, что, если товарищи в принципе попытаются устроить побег, то проще всего выкрасть его по дороге в здание суда или на обратном пути. А значит, стоит им помочь, а не зевать на ходу.

В зале зрители заняли не только каждую лавку, но и каждую ступеньку. Вместе с тем Саид отметил, что охраны было больше обычного. Что вообще творится, кто еще, кроме него, арестован?

— Внимание! Внимание, товарищи! Начинаем заседание суда, попрошу тишины! — звеня вездесущим колокольчиком, попросил секретарь.

— Извините, погодите, товарищи! Тут вот, — растерянно проговорил один из охранников и пропустил впереди себя Герду и Радко. — Оружия нет, обыскали! В свидетели просятся...

Саид аккуратно захлопнул челюсть. Он всякого ожидал — но явиться вдвоем, без оружия, буквально в пасть к врагу? Однако глупостью ни его жена, ни сын не страдали. Оставалось ловить малейшие намеки.

— В свидетели? — судья недоверчиво нахмурился, но потом посмотрел на зрителей и милостиво махнул рукой. Ну да, если он струсит перед женщиной и парнем, то грош ему цена в глазах людей. И ему, и всей власти. О том, что оба были вервольфами, знали немногие, но кто знал, тот наверняка прикинул: до полнолуния еще далеко.

Когда обвинитель сообщил, в чем, собственно, состоит преступление бывшего главного чекиста, Саид подивился стремительным переменам. По уголовной статье его судили за растление малолетней дочери, но теперь появились некие «моральные особенности», несовместимые с высокими постами, например, в ЧК, армии, Совете, других структурах... И перед публикой начали обрисовывать общий моральный облик бывшего главного чекиста, с тем, чтобы подвести к самому вопиющему.

Свидетелей обвинения было искренне жаль. Они краснели, бледнели и прятали глаза, силясь объяснить, почему вдруг объятия и невинные поцелуи отца и сына приняли за свидетельство интимной связи. Четвертый из них кое-как проблеял эпизод у реки, и Саид не выдержал. Заржал.

— Обвиняемый, не мешайте ходу заседания! У вас имеются какие-то возражения или вопросы к свидетелю?

— А как же, — Саид встал и ласково обратился к мужчине, который на горе свое собирался порыбачить в тот день на речке и решил подзаработать нехитрым доносом. — Скажи, пожалуйста, тебе известно, как выглядит сношение двух мужчин?

— Э-э-э... Ну, как бы... Да.

— Тогда опиши вкратце, что происходит между двумя мужчинами во время полового акта.

— Это недопустимый вопрос! Мы в суде, а не в борделе! — воскликнул обвинитель.

— Я тебя умоляю, дорогой товарищ, — Саид зло выделил последние два слова. — Не оскорбляй бордель. Не в каждом борделе считают себя в праве лезть в личную жизнь и вульгарно обсасывать ее подробности, как делаете это вы, в лучших традициях старых святош!

— Значит, вы признаете, что личная жизнь у вас с сыном все же была? — уточнил судья.

— Личная жизнь — это все то, что касается человека, его родных и друзей, и то, куда порядочный человек не сунется. А если увидит ненароком нечто, для него не предназначенное, то из деликатности отвернется. Пока в отношениях близких людей не происходит ничего противозаконного, посторонним там делать нечего.

— Странно, что это говорите вы, Саид, — иронично улыбнулся обвинитель. — Вы же фён, вы были все как одна семья, открытые, честные друг с другом. Что изменилось? Бывшие фёны вдруг посчитали себя эдакой аристократией, у них появились секреты от товарищей и товарищеского суда?

— Как же ты надоел со своим «выканьем», — вздохнул Саид. — Хочешь знать, в чем разница? Хотите знать? — а это уже всем зрителям в зале. Под одобрительные кивки и шепотки он продолжил: — Когда мы были маленькой армией и после, когда взяли власть в Республике, мы пользовались определенными законами. Законы военного и мирного времени различались между собой, но суть их мы понимали одинаково: они помогают договориться в определенных ситуациях. Бой — это жесткая и жестокая штука, ребята, и если не действовать по приказу, то выйдет как в замке Баумгартенов. Мы потеряли лишних полтора десятка человека из-за разгильдяйства одной группы. В мирной жизни мы тоже опираемся на законы. Опираемся, понимаете? Это как... перила, которые помогают подняться по крутой лестнице. Как костыли для инвалида. А теперь представьте, что у нас повсюду перила и костыли. Мы разучимся ходить и мыслить самостоятельно, мы разучимся протягивать друг другу руки, ведь они заняты какими-то подпорками! Более того, мы начнем бояться друг друга, простых человеческих слов и прикосновений! А мы, фёны — мы не трусы. Мы не боялись говорить друг с другом без этих подпорок. Мы трудились над тем, чтобы услышать другого человека или донести до него свою мысль, чтобы чувствовать, куда можно ступить, а где нас уже не ждут. Это — основание для искренности и открытости! Близость, которая предоставляет свободу, дарит тепло, не порабощая. А вы... товарищеский суд, обвинения, свидетели... Товарищ, господин обвинитель, и помыслить не в состоянии, чтобы опуститься до такой низости, как это судилище.

— Как много высоких слов, чтобы спрятать суть — противные природе отношения с собственным ребенком.

— Да спросите уже самого ребенка! — крикнул кто-то из зала.

— Пожалуйста! — великодушно разрешил судья.