Снег на Рождество

То ли от страха, то ли от его укола, но мне полегчало.

«Полегчало… полегчало…», — ответил я, чтобы его успокоить.

Успокоившись, уехал он. Понравился он мне. Звать его Шурик. По телефону опосля он нам всю ночь звонил, все спрашивал о моем состоянии.

Утром на следующий день позвонил. Спрашивает: «Лучше?»

«Никак нет», — отвечаю я.

Он тогда говорит:

— Раз так, то я попутно с вызова заеду. Через час заезжает и говорит:

— Не волнуйся. Есть у меня специалист по голове… профессор один, кафедрой заведует… Хотя чинить головы он не может, зато проконсультировать может, конечно, разумеется, за бабки.

И тут он со всей силы как стукнет себя кулаком по лбу:

— У меня тоже так голова болела, что в один прекрасный день сделали мне профессора трепанацию черепа… — И лоб свой лысый показал, а потом на темени искусственные волосы приподнял и примерно с ладонь кусок пластмассы высветил, оказывается, она, эта пластмасса, у него заместо кости торчит. — По две смены на «Скорой» вкалываю. И вино пью, и баб люблю, и ничего… Так что и тебе рекомендую сходить к нему. А если вдруг что, скажи от Шурика Кошелькова.

Ну а потом, — говорит Шурик, — я сведу тебя к другому, который специалист вот по таким, как у меня, пластмассовым коркам. — Но Шурик больше не приехал и о себе ничего не сообщил.

В день приезда домой случайно встретили меня на вокзале врачи со «Скорой» и говорят: «Наконец явился, а то без тебя даже соскучились. Что с тобой? Где тебя исцелили?»

А я как за голову схвачусь да как заплачу:

— Все объехал, дорогие, миленькие мои, и нигде мне никто не помогает.

А они мне: «Езжай в Минздрав».

И поехал я в Минздрав. Приезжаю. У дверей ведут запись какие-то две пухленькие старушки. Подхожу к ним. А они спрашивают:

— Гражданин, а вам чего?

Я подаю паспорт, а потом выписки. Короче, завалил ими весь их стол. Потому что у меня их, этих выписок, с собой было два портфеля.

Старушки видят такое дело и направляют меня в психиатрический институт. Делать нечего, надо слушаться, и поехал я в этот институт. Иду, иду, вроде и нужная улица рядом, а вот до института я все никак не дойду. Кого ни спрошу, все по-разному отвечают.

Три часа я вот так проходил. Наконец, гляжу, грузовик остановился. Я к водителю. Спрашиваю:

— Скажите, а где тут у вас институт.

— А вот он перед тобой, — и показывает на синее здание, вокруг которого я три часа кружил.

Захожу в здание. У входа старичок в сером халате. Я объясняю ему, что мне нужно пройти в это здание для консультации, и показываю направление из Минздрава.

Он, прочитав направление, вначале засмеялся, но потом быстро провел на второй этаж, где передал меня из рук в руки молодому парню в точно таком же халате и наказал срочно отвести меня к Феде…

И начал меня Федя на лифте катать. Катал час, катал два. Снизу вверх, сверху вниз… Ну, думаю, все, теперь я, как и этот Федя, с ума сойду. Но тут, на мое счастье, кто-то снаружи лифт остановил. Выбежал я, осмотрелся — где это я. Оказывается, на первом этаже. Больше ни к кому не обращаясь, пошел я в приемное отделение.

И попал я к студенту. Но он моему горю только посочувствовал.

Вышел я из этого института как на свет божий. А дорогой опять голова болеть стала, и решил я снова идти в Минздрав.

Поднялся я на третий этаж. У самого первого кабинета очередь человек в десять. Спрашиваю я их, ну как, мол, дела? Они почти все говорят:

— Очень хороший зам, добрый, отзывчивый, то да се.

Наконец настала и моя очередь. Захожу: «Здравствуйте».

«Здравствуйте», — отвечает мне мужчина средних лет.

Сел я на стульчик. За голову руками взялся.

Он спрашивает:

«А что это у вас с головой? Отбили, наверное, на мотоцикле».

Я перед ним портфель с выписками раскрыл. Он как увидел эти мои выписки, так сразу же: «Да, жить вам осталось немного…»

Я испугался. И так себя неважно чувствую, а тут еще он.

А он, заметив мое огорчение, говорит:

«Ладно, не волнуйтесь».

А я ему перед этим говорю:

«Медсестра, мол, наша участковая моей жене совет давала, как меня вылечить. Говорит, мол, стукни его по голове толкушкой, которой картошку мнут, и освободишься от него».

«Вот так же и он», — думаю.

А он тогда как закричит: «Кто, мол, это так сказал? Назови фамилию, имя. Я ее лишу и диплома, и медицинского звания».

А я хотел ему сказать: «А вас не надо лишать, если вы мне говорите, что мне жить осталось немного. Та хотя и говорила, но говорила все же как-то смехом, знала, бедная, что мне никто ничем не может помочь».

Делать нечего, спорить бесполезно. Повздыхал я, повздыхал и достаю самую новейшую бумажку, указывающую, что я перед поездкой в Минздрав был осмотрен нашим знаменитым доцентом Марочкиным. Потом подаю бумагу из облздравотдела, на которой в левом уголке красным карандашом сделана коротенькая приписка, что, мол, я есть самый загадочный больной.

Тогда он, поразмышляв, пишет мне направление в самую что ни на есть центральную клинику. Направление пишет на красном бланке. Бумага толстая, лощеная, ну точь-в-точь как на грамотах.

— А как фамилия этого начальника? — спросил Никифоров, к моему удивлению, жадно осушив ковш снежной воды.

— Не помню, — вздохнув, ответил Витька.

— Ну а как выглядит?

— Невысокий, темненькие глазки, курит и кому-то через каждые пять минут звонит.

— Кабинет большой?

— Да, больше нашего сельповского клуба.

Ну, значит, поблагодарил я его за направление и рано утром поехал в эту самую клинику. Захожу в кабинет.

«Что же вы такой молодой и за голову держитесь?» — спрашивает доктор.

А я ему говорю: «Доктор, дорогой, всех обошел и вот к вам пришел, помогите, если сможете хоть чем-нибудь помочь». И выставляю ему на стол два надутых портфеля. Он раскрыл их и как вскочит. Побелел весь. А потом говорит: «Вы не по нашему профилю. С такой кипой бумаг вам надо срочнейшим образом в психинститут».

А я ему: «Да я там был», — и показываю ему эту самую бумагу из психинститута.

Он как увидел ее, враз успокоился и говорит: «М-да! Я даже не знаю, какой диагноз поставить».

А я, чтобы ну хоть как-нибудь расположить его к себе, говорю: «Доктор, только не подумайте, что я работать не хочу». И показываю ему благодарности и грамоты. Он внимательно прочитал все мои грамоты, а затем постучал по моей голове молоточком и говорит: «Закрой глаза, а теперь попадай указательным пальцем в нос. Вот так вот». И показывает, как надо.

А я говорю: «Это я запросто, доктор, смогу, потому что уже надрессирован как клоун». И показываю ему все наисложнейшие пируэты пальценосовой пробы. Он на меня тогда посмотрел и говорит: «Да, вы, молодой человек, многое прошли. — И, прекратив мой осмотр, спрашивает меня: — Что вы от нас хотите?»

А я говорю: «Хочу, чтобы вы мне поставили диагноз».

А он тогда спрашивает медсестру: «Что ему поставить?»

А она: «Поставьте вегетососудку».

Я так и присел. Обидно стало. Потому что из своего опыта знаю, что этот диагноз пишется всем подряд, у кого только-только зарождаются головные боли. Наши врачи обычно этот диагноз без всякого осмотра ставят.

«Простите… — сказал я тогда. — Простите…» — и, скомкав тридцатник, за ворот ему кидаю, рубашка у него распахнута, жарко в кабинете было, душно, вот он, наверно, и распахнулся. Тут он как взорвется. Тридцатку мне обратно сунул и говорит: «Ты что думаешь, я деньги за лечение беру? Никогда я не брал и брать не буду. Посуди сам, как с народа брать, если сам из крови народной?»

Вроде мне даже полегчало после такого его откровения.

— Ничего-ничего, выздоровеешь, — подбодрил он меня и вежливо вывел из кабинета. — Обязательно выздоровеешь. Вот через недельку-две сам увидишь. Приметливый я. Уж кому скажу, так тот обязательно выздоровеет. Почти всю жизнь сиротой был. Не одну чашку слез выплакал. Ну вот она, судьба, теперь любовью к людям и помогает.