Снег на Рождество

Затем, растерянно улыбаясь, снял полушубок и, закатав рукава гимнастерки, громко выкрикнул:

— А вот вам два левых сапога, — и руками начал раскидывать снег.

Грузчик, прижав к груди лопату, сожалеючи посмотрел на Корнюху. А через минуту со злостью кинул лопату в сторону, а сам прыгнул в снег вниз головой. Он не стал выбираться из снега, а, наоборот, словно крот, стал закапываться, ему не хотелось видеть, как Корнюха, дойдя до шоссе, будет просить Ваську-чирика, чтобы тот застрелил его…

— Фу, как жарко здесь, — прошептал он, находясь под снегом, и с досады ударил в снег кулаком. Разжав кулак, он пошарил по снегу. — Экая штука! — схватился он за что-то твердое. — Лопата, валенок не валенок, — и, выкарабкавшись из снежного кармана, внимательно осмотрел твердую штуку. Это был скворечник. — Ах ты славный мой! — И, обрадовавшись находке, грузчик посмотрел в небо… — Птички мои, птички, скорее прилетайте…

Скворечник не был случайной находкой, наоборот, он был любимой находкой грузчика. Где они, эти скворечники, только не встречались. Были они и у поссовета, и у поликлиники, и даже у нашего поселкового пруда. Люди, спотыкаясь о скворечники, вечно выглядывающие из-под снега, ругали грузчика.

— Нагромоздил их… господь знает скоко…

Скворечники все до единого были продукт труда грузчика. С детства полюбив ремонтировать и делать их, он и сейчас продолжал почти каждый день бойко мастерить их из сельповских ящиков, предназначавшихся для тары.

Все деревья в Касьяновке увешаны его скворечниками, все крыши домов и заводских сооружений на своих поднятых копьях держат по нескольку десятков красивых птичьих домиков, разукрашенных в разные цвета радуги.

— Скоро из-за скворечен невозможно будет ездить по дорогам, — ругал председатель грузчика.

— Нет, ты понимаешь, — заткнув уши, орал по весне на грузчика Васька-чирик, — что из-за твоего птичьего крика я не могу связаться с дивизионом.

На что грузчик советовал:

— А ты дай телеграмму…

— Да ты что… — орал Васька.

— Нет, все равно пусть птички летают, пусть летают, — говорил грузчик Ваське.

Председатель, любивший всегда и во всем порядок, призвав на помощь Верку, заставлял по весне грузчика собирать разбросанные по всему поселку скворечники и с помощью все той же Верки на станции загружал ими два пустых вагона.

— Делать нечего, вот и занимается неизвестно чем.

— Нет, — не соглашалась с ним Верка.

— О-хо-хо, — смеялся Пред.

— А ты знаешь, — задумчиво говорила Верка и, поправляя распущенные волосы, точно мадонна, сложив на груди тонкие руки с искусственными бриллиантами, добавляла: — Вроде небогатый… плохо одетый… Зато родом курский он…

Грузчик, воткнув скворечник в снег, оглянулся. Лишь снежная бесконечность перед глазами. Если бы не скворечник, то он побоялся оставаться на этом свете и поспешил бы как можно побыстрее закопаться в снег, чтобы ничего не слышать и ничего не видеть. Нет, он не боялся снежной тяжести, к грузу ему не привыкать, пусть валит снег сверху, его спина без всякого труда выдержит любые снежные мешки. Как и все грузчики, он очень любил груз.

— А ну давай грузи! — кричал он порой на Верку. — Грузи, не спрашивай.

Верка, кинув на его спину три мешка с пряниками и сама сев поверх них, нукала на Никиту, и тот, как ослик, сопя носом, нес ее вместе с мешками от машины к магазину, и при этом он, очень ловко удерживая равновесие, всю дорогу щекотал ей ногу.

— Бессовестный, — ругалась Верка, но слазить не слазила.

— Что я бессовестный, знаю и без тебя, — говорил грузчик и, свалив мешки, дрожащей рукой показывая на сердце, просил: — Вер, а Вер? Налей лимонадику…

— Да на… пей… мне все равно… — отвечала Верка.

И, прислонившись к магазинной двери, любовалась грузчиком. Голубые глаза ее были так добры и так нежны к нему. Но грузчик не чувствовал этого. Он пил лимонад, и другие мысли были в его голове.

— Ты куда? — выпив бутылку, попытался остановить он собравшуюся было уйти Верку.

— Не знаю… — пожала та плечами и, подойдя к грузчику, вдруг закрыв глаза, стала гладить Никитову шевелюру.

— Что с тобой?.. — спросил ее грузчик.

— Не знаю… — сказала Верка и, открыв глаза, тихонько засмеялась, а потом заплакала.

— Ну что же ты?.. Что же ты… — точно очнувшись, прошептал грузчик, обняв ее.

Только собрались врачи расходиться по вызовам, как кто-то крикнул:

— Смотрите, председатель идет.

— Попался, — радостно потер руки Никифоров и подпрыгнул. — Высокоинтеллигентный мужчина, занимающий такой пост, в открытую при людях гуляет с продавщицей, у которой даже не оформлен развод с офицером. Ну, наваляешься ты у меня в ногах. — И Никифоров как угорелый помчался к своему дому, там он достал из-под койки портфель, где у него были ручки и цветные карандаши. Затем поставил на стол черный сундучок с писчей и копировальной бумагой.

— Попался! — в восторге прошептал он, поудобнее усаживаясь в кресло. — Вот только бы не позабыть. Только бы не позабыть. — И Никифоров принялся строчить анонимки. Две он написал первому секретарю, две второму, одну в парткомиссию, четыре в газету «Маяк», короче, за каких-то два часа из-под его пера благодаря копирке родилось сто сорок две анонимки. И почти на всех красным карандашом он выделил слова: «Пьет, гуляет, в открытую живет с продавщицей, у которой даже не оформлен развод с офицером».

Конвертов ему не хватило, и тогда он свернул треугольником. «Чай, из-за пяти копеек государство не обеднеет…» — рассудил он, темной ночью пробираясь к костюковскому почтовому ящику (в касьяновский ящик бросать анонимки он побоялся, из касьяновского ящика их может кто-нибудь выкрасть и продать какому-нибудь писаке, да и почтарь, наверное, председателем подкуплен, ведь начальник начальнику всегда лапу греет).

— Ну, теперь он не уйдет, — с облегчением вздохнул Никифоров, набив костюковский ящик своими анонимками. Но не успел он отойти от почтового ящика даже на десять шагов, как тот от тяжести анонимок рухнул. Падение было мягким, и Никифоров его не услышал. Поначалу выглядывающий из сугроба почтовый ящик к утру следующего дня вообще перестал выглядывать, а за ночь его так замело влажным снегом, что копай, копай — не откопаешь.

— Ну и катавасия, — сказал наутро сторож, — это надо же, почтовый ящик стащили.

Председатель, гладко выбритый, чуть прихрамывая на правую ногу, аккуратно упакованную в красный шерстяной платок с неоторванной этикеткой, как пропеллер крутившейся на ветру, поддерживаемый Веркой, шагал по расчищенной от снега улице.

— Ох, черт! — вскрикнул председатель, зацепившись ногой о какую-то неровность.

— Ой, Володя, да это же не черт, это валенок, — засмеялась Верка и подняла дырявый валенок.

— Новый? — спросил Пред.

— Нет, рваный.

— Ох, и беда мне от этих валенок, — горько вздохнул Пред и добавил: — Зимой еще ничего, а вот когда снег по весне начнет таять, они в таком количестве проступают, как будто у нас целая армия переобувалась.

— Неужели они так в грязи и пропадают? — спросила Верка.

— Нет, их Ванька по весне насобирает, а зимой, нацепив на них фирменные этикетки, продает как новые.

— Ишь какой ловкий, — удивилась Верка.

— Вер, ему можно. Ведь сама знаешь, у него двое гавриков плюс почти парализованная теща.

— Нет, Вовик, ты это брось, с расточительством тебе надо кончать, — и Верка тут же давала Преду директивы. — С наступлением весны эти валенки теперь будешь ты собирать, а я их в своем магазине без всяких этикеток за полцены буду продавать. Понял ты?

— Понял, — вздыхал Пред.

— Доктор, а тебя кто вызывает? — спросил Корнюха.

— Откуда я знаю, — ответил я и прочитал ему адрес: — Вторая просека, дом 5, фамилия Лукашов.

— Доктор, а ты… не шутишь?.. — вдруг спросил Корнюха, как-то странно рассматривая меня.

— В такую пургу не до шуток, — ответил я ему.