Снег на Рождество

Приехал носильщик, посадили меня на тележку. Везут. Я ему кричу: мол, дяденька, тише, а он то ли не русский, то ли еще чего, пуще прежнего катит. Я сижу на тележке с чемоданом, люди идут, останавливаются, смотрят на меня, головами качают, надо же, мол, парень инвалидом стал в неполные тридцать лет. Я носильщика прошу: «Дяденька, дорогой, проводи меня в вагон. Я тебе за это пять рублей дам».

В Краснодаре полегчало. Наверное, климат сменился. Вышел на перрон. Взял рыбки солененькой. Покушал. А тут и море Черное показалось… Море для меня диковинка, потому что я сам из деревни, а там, окромя луж, сами знаете, ничего нет… Ну а ночью мне опять сделалось плохо. С трудом слез я в Цхалтубе с поезда. Люди увидели, что со мной плохо, начали успокаивать. А я зубами стучу, замерзаю, и дрожь в теле.

Сел в санаторный автобус, немного позабылся. Привезли меня в санаторий. Там выбежали ко мне навстречу медсестры. Увидели, что я в плохом состоянии, усадили меня на сквознячок, чтобы меня обдуло, и говорят: «Сидите, ждите, скоро врач придет». Потом принесли еду. А я есть не могу, меня рвет. Час жду врача, два, а его все нет и нет. Я тогда медсестрам и говорю: «Сделайте мне какой-нибудь обезболивающий укол». А они: «Без врача ни в коем случае».

Наконец приходит доктор, на правое ухо слышит плохо. Постучал он меня по плечу да как заорет: «Джигит, скажи нам, тебе что помогает? Димедрол, анальгин?»

«Или солидол», — хотел я ему сказать, потому что обидно как-то стало, от его крика сам чуть не оглох.

Целый час искали шприц.

«Вот санаторий, — думаю я. — Умирать начнешь, не спасут…»

Нашли сестры шприц. И сделали мне укол. Посидел я, вроде немного полегчало.

Минут через пять доктор опять как заорет над моим ухом: «Джигит, а теперь скачи к источнику. У нас все такие, как ты, трудные джигиты, туда ползут».

Пополз я к источнику. Залез в бассейн, окунулся. Вроде ничего. Три дня вот так вот окунался. Знаете, получше стало. А тут и солнышко выглянуло. На душе посветлело, и захотелось большего. Прослышал я про подводное вытяжение. Заинтересовался им, вдруг оно мне поможет. Иду к доктору. А он говорит, таких процедур для ваших джигитов нету. Ну а я у него все равно выпросил, сами знаете, как это делается…

— Как? — полюбопытствовал Никифоров.

— Это я вам не скажу…

— Мне и так все ясно, ты денежку дал.

— Нет, все равно не скажу. Вдруг они узнают, что я пожаловался.

— Ну, рублей тридцать дал? — не отступал Никифоров.

— Да, пришлось. Правда, то, что я ему дал, это очень мало…

Прихожу я на вытяжения. Там сестра сидит. Покрутила талончики и говорит: «Почему это вам так мало дали, положено десять, а у вас всего пять».

«Все, что есть», — ответил я, а про себя подумал: «Видно, мало дал».

Сестра на вытяжениях оказалась хорошей. «Я, — говорит, — все вытяжения отпускаю по своему опыту, чувствую, кому какой груз цеплять».

В конце лечения сильнее прежнего засияло солнышко. И голова моя перестала болеть. Туда ехал, носильщик вез, а оттуда я уже своим ходом добирался, даже детишкам апельсинов прихватил.

Приехал домой. Дома все хорошо. И стал я вновь работать. А в свободное время пчелами увлекся. Понравились они мне. Голова заболит, посидишь возле них, и лучшает.

Ну а с осени все опять началось. Опять попал я в больницу. Заведующая предложила:

«Давайте в виде исключения сделаем ему капельницу. А вдруг она поможет? — и спрашивает: — Тебе делали капельницу?..»

«Нет, не делали, — отвечаю я и прошу ее: — Сделайте, пожалуйста, а вдруг поможет».

Хотя раньше в областной клинике я замечал, что капельницу вешают тем, которые уже как живые упокойники. Я и про себя тогда так подумал: «Наверное, и я такой же…»

Подвесили три бутылочки. А у других, вижу, по одной. У сестры спрашиваю: «Почему три подвесили? Ведь надо одну».

А она: «А может, вы мне за такую доброту когда-нибудь придете и телевизор бесплатно почините». Видно, обреченным я для них считался, раз они такие фокусы на мне проводить начали.

Пришла жена. Я в слезы. Она к заведующей. Та сестру отругала. И капельницы больше делать мне не стали.

Жена мне и говорит:

— Вить, пока деньги целы у нас, поедем в Москву, в платную поликлинику. Говорят, только одна она людям помогает.

Дали нам адрес. И мы поехали. Приехали. Зашли в регистратуру. Из окошечка выглянула курносенькая тетенька в белой шапочке. Говорит:

— Дадите сверху три рубля… то я вас в виде исключения запишу к профессору. Он хороший, он всем помогает.

Жена дала сверху. И нам выписали к нему талончик. Только поднялись мы на второй этаж, тут со мной опять плохо делается, перед глазами все как закружится. Пробую протолкнуться к двери, а без очереди никто не пускает. Приняв человек десять, профессор вышел и говорит:

— Все, больше я принимать не смогу, ну а, мол, у кого на руках остались талончики, приходите через месяц… или полтора.

Галя моя шум подняла, мол, из-под Ряжска человек помирает. И завела меня к нему в кабинет.

Профессор встретил хмуро.

«Что с вами?»

Я голову обхватил: «Доктор, дорогой, помогите, всех объехал, и никто не помогает, спасите, пожалуйста».

Он и говорит: «Раздевайтесь…»

Разделся я. Померил он давление, пульс сосчитал: «У вас все нормально».

Ну а это… я не буду говорить.

— Нет… нет, говори… — встрепенулся Никифоров и, набрав в ковш снеговой воды, подал Витьке. Тот, осушив его, вздохнул.

— Ну что, опять пришлось сунуть? — тихо и вкрадчиво спросил его Никифоров.

— Да, — вздохнул Витька. — Скатал в комочек шестьдесят рублей и в карман ему этот самый комочек маленький, незаметный под видом мышонка пустил. Он враз оживился. С полчаса стучал по груди, каждый кусочек на теле перепрослушал, каждую косточку перепрощупал. Наконец сказал, что у меня, по-видимому, врожденные спайки мозговых сосудов. Но отчаиваться не надо, так как я благодаря его помощи еще поживу. И выписал мне лекарство… анальгин…

Тут я чуть в обморок не упал. «Ой, доктор, — говорю. — Я этого анальгина вагон перепил, меня даже при виде его рвет». Он успокоил меня и говорит: «Ладно, не волнуйтесь, поможем. — И выписывает пирогенал, разовая доза по пять грамм. — Ну а сейчас, — говорит, — чтобы вы спокойно уехали, вам там внизу укольчик сделают».

Еле добрался я до процедурного кабинета. Сестра посмотрела направление и говорит: «Неужели врач не знает, что у нас этих ампул давным-давно нет. Ищите сами, где хотите…»

Жена побежала в ближайшую аптеку, выпросила у заведующей ампулу.

Я говорю жене, дай сестре три рубля. Видишь, как они обращаются, тут везде, наверное, надо платить. Она дала ей три рубля. Сестра сделала укол. Ваткой в месте укола покрутила, по ягодице похлопала: «Будешь жить до ста лет. А теперь топай в коридор. Сядь на стульчик, посиди, боль и пройдет».

Я час сидел, два сидел, головная боль не проходит.

С трудом добрались мы до квартиры. А к вечеру стало мне совсем плохо. Вызвали «Скорую». Приезжает парень в два метра высотой, в роговых очках и с блестящим черным чемоданом. С ним сестра, чистенькая, аккуратная. Я обрадовался. Думаю: «Вот на «Скорой» в Москве доктора какие работают». У порога по имени-отчеству отрекомендовался. У жены на ходу вежливо спрашивает: «Где больной? Что с ним? Как и когда заболел?»

Все бы хорошо, но тут чемодан его неожиданно открывается, и все шприцы вместе с ампулами падают на пол. Я как глянул на это, и тут же сознание потерял. Перепугался, мол, все… не спасет он меня, так как все ампулы на мелкие крохи разбились… Однако он не растерялся. Схватил меня за плечи, потом за голову и как тряхнет. Так тряхнул, что я почти от первого его встряхивания очнулся. Собрал он шприцы. На счастье, оказалось, что не все ампулы разбились. Сделал он мне укол. И спрашивает: «Как состояние?»

«Плохое», — говорю я.

Тут он опять меня как схватит за плечи, потом за голову да как тряхнет.

«Ну как?» — спрашивает.