Снег на Рождество

Annotation

В своих повестях и рассказах Александр Брежнев исследует внутренний мир русского человека. Глубокая душевность авторской позиции, наряду со своеобразным стилем, позволяет по-новому взглянуть на устоявшиеся обыденные вещи. Его проза полна национальной гордости и любви к простому народу. Незаурядные, полные оптимизма герои повестей «Снег на Рождество», «Вызов», «Встречи на «Скорой», в какой бы они нелегкой и трагичной ситуации ни находились, призывают всегда сохранять идеалы любви и добра, дружбы и милосердия. Все они борются за нравственный свет, озаряющий путь к самоочищению, к преодолению пороков и соблазнов, злобы и жестокости, лести и корыстолюбия. В душевных переживаниях и совестливости за все живое автор видит путь к спасению человека как личности.

Александр Брежнев — лауреат Всесоюзной премии им. А. М. Горького.

Снег на Рождество

ПОВЕСТИ

СНЕГ НА РОЖДЕСТВО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЫЗОВ

СВАРНОЙ

ВСТРЕЧИ НА «СКОРОЙ»

РАССКАЗЫ

ТИХИЕ РАДОСТИ

ЛОСКУТОК

ОЖИДАНИЕ

ВЕТЕР МАРИИ

ОДИН

Снег на Рождество

ПОВЕСТИ

СНЕГ НА РОЖДЕСТВО

Повесть-лубок

Проходила коляда

Наперед Рождества…

Напала пороша

Снегу беленького… Колядка

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Всегда в декабре в Касьяновке снежно. В отличие от станции находится она в низине. Защиты от ветров нет. Вот и надувает. А тут, как назло, второй год дороги чистили плохо. Председатель коммунхоза, худой, высокий, чуть прихрамывающий, бывший прораб, на пятый день после назначения на должность, неожиданно познакомившись с холостой продавщицей, обо всем забыл…

Директора касьяновских заводов к своим предприятиям дороги чистили, а на жилой массив смотрели сквозь пальцы: председателю не нужно, а нам тем более.

— Но вы ж директора! — по часу спорил в их приемных бывший прокурор пенсионер Никифоров.

— Начинается, директора… директора… — сердились те и огрызались. — Какой шустрый нашелся. Ты хочешь, чтобы мы трактора и машины на поселок забросили, а сами ни с чем остались. Ну нет. Да ты сам посуди, что важнее, снег или пожар. Неужто не понимаешь, что мы горим. Конец года, план на носу, в рабочих нехватка. Э-э, Никифоров, Никифоров, а ты говоришь — снег…

И Никифоров, вздыхая, уходил. Уходил с потерянным лицом, правой прозрачно-восковой рукой придерживая спадающие галифе. Слезы струйками бежали по его дрожащим щекам. Если в этот момент с ним кто-нибудь пытался заговорить, он не отвечал, точно козлик оббегал встретившегося на его пути человека, и, зачерпнув на ходу в левую руку горсть снега, вытирал им слезы.

Проводница Нинка Копылова, женщина дипломатическая, с минимальными усилиями добивающаяся любви мужчин самой разной масти, в это время отмечала, что небо перед ее глазами сдвигается влево, ветер начинает дуть сильно, резко и она как бы проваливается в белую пропасть, потом погружается… потом несется все быстрее и быстрее… и, уже не чувствуя себя, вдруг слышит голос:

— Гражданка Копылова, вас спрашивают, вы в конце концов изменитесь или нет?

— Не знаю, — стыдливо отвечает она невидимому.

— Не знаю… не знаю… Почему в своей жизни вы часто произносите эти слова? — слышит она опять голос.

— Неужто привиделось? — удивлялся сельповский грузчик Нинкиному рассказу.

— Откуда я знаю, — отвечала та. — Ведь ничего не видно. Какое-то яркое солнце. Я в нижней рубашонке, махонькая, меньше лягушонка. И мне так страшно, ведь и он — разговаривает. Чего доброго, возьмет да втюрится. Вот тогда и попробуй походи от него… туда-сюда… сюда-туда.

— Эге, — улыбался грузчик. — Да тебя, Нин, разве мало любили?

Нинка, строя грузчику глазки, смеялась.

— Любили, только что ж тут такого, просто те были люди, а это…

— Ой, Нин, ну и лучше… Он невидимый…

Нинка вздыхала.

— Чудак, да не в этом дело. Просто я не хочу рожать. Потому что боюсь.

— А ты не бойся, дело-то ведь это бабское, — успокаивал ее грузчик, огромными лысыми валенками утрамбовывая вокруг нее снег и прикидывая, с какого бока к Нинке лучше подступиться.

— Ну нет уж, — со смущением отвечала Нинка и, вздохнув, добавляла: — Из-за вашей ненасытной мужской потребы сломалась я раньше времени, ну а во-вторых, проводница я. А раз проводница, то ведь сам знаешь, могу родить невесть когда и невесть где.

— Э, ну надо же, опять разнилась, мол, она сломалась… мол, она сломалась… Ну и Дурочка ты, ну и дурочка. Да пойми же, самое главное, ты не по оси сломалась, просто в твоей голове постоянно тепленький ветерок дует, ну а еще ты не научилась отказывать… — Грузчик с жадностью прижал ее к забору и крепко поцеловал.

— Нин, а Нин?

— Чего?

— А можно тебя и по второму разику?

— Целуй, — с улыбкой отвечала Нинка, щекоча его за ухом.

И тот с подобострастным выражением на лице поцеловал Нинку.

— Ой, да не торопись ты, — и Нинка ласково улыбнулась. А потом, прислушавшись, прошептала: — Слышь, опять мяукает?

Грузчик вздрогнул.

— Тьфу ты. Ну и ведьма.

— Боишься? — улыбнулась Нинка.

— Ну да, боюсь. Я в своей жизни никогда никого не боялся и бояться не буду. — Хотя на последних словах голосок у Никиты все же задрожал.

— Ой, Никита, вот она, вот она. Гони ее, гони, ату ее, ату ее! — закричала Нинка.

Грузчик встрепенулся, покраснел, но с места не сдвинулся.

— Пусть бежит, — буркнул он.

Огромная черная кошка, вынырнув из никифоровской калитки, оглянувшись, пересекла дорогу и понеслась к поссовету, где находился кабинет председателя коммунхоза.

— Слава Богу, не заметила, — с облегчением вздохнула Нинка.

Грузчик побледнел.

— Наверное, что-то с председателем. А может, что и с Веркой, — и грузчик, уже давным-давно понявший, что Нинка не любит его, а только дразнит, даже обрадовался появлению кошки.

— Знаешь, Нин, — предложил он ей через минуту, — ты покудова постой, а я смотаюсь в поссовет. Я мигом, Нин, мигом.

— Эх ты, — вздохнула Нинка. — Эх ты. А я думала, что ты… А ты… Тьфу… Такому, как ты, никакая баба не захочет штаны чинить.

— Ладно, Нин, будет тебе стыдить. Если я говорю тебе, что я вернусь, значит, вернусь.

И грузчик, проваливаясь в сугробы, напрямик полетел к поссовету.

Охмелевшая, мечтательно-ласковая Нинка, уперевшись локтями в забор и выставив напоказ всей улице свою плотную фигуру, внимательно посмотрела на небо. Но видение исчезло, лишь только снег все шел и шел…

В храме на горке, который находится рядом с поселком, поют певчие. Царские врата открыты, на аналое лежит Евангелие. На лицах святых отражаются огоньки свечей и лампадок. Глаза верующих полны одухотворенности.

Отец Николай, высокий, стройный, повернулся к верующим и, поправив крест на груди, произнес: «Очистим себя, братия, от всякой скверны грехов, наполним сокровищницы Его различными дарами, дабы в тот святой день было чем утешить странников, облегчить скорби вдовиц и одеть нищих. Потщимся явиться перед Господом искусными в вере, облеченными милосердием, благоустроенными в образе нашей жизни. Кто искренне любит Христа, пусть светлее украсит себя соблюдением Его заповедей, дабы Он видел, что мы истинно в Него веруем, являясь в таком великолепии во время торжества Его и тем вящше бы радовался, чем более зрел бы в нас чистоты духовной. Уцеломудрим же заранее сердца наши, очистим совесть, освятим дух и в чистоте и непорочности станем встречать пришествие всесвятого Господа, дабы день рождения Того, Кто родился от пречистой Девы, празднуем был непорочными Его рабами…»