Привычка выживать (СИ)

Мертвый президент, теперь едва различаемый на фоне картин, согласно кивает. Какое удовольствие лгать мертвым? (Он ведь уже считает тебя мертвым, Пит.)

Пит отводит взгляд от прозрачной фигуры и сосредотачивается на спокойном голосе Распорядителя Игр. Пит устал, устал даже больше, чем думал. Усталость кажется ему сейчас неудобной и опасной ношей, которую нельзя ни сбросить, ни переложить на чужие плечи. Единственное, что позволяет ему держаться – осознание того, что совсем скоро все закончится.

- Этим человеком был Сноу, - внезапно перестает быть мечтательным Хевенсби. – Тебе сложно будет принять Сноу таким, каким я знал его. Правда в том, что я никогда не любил Сноу. Восхищался им, быть может, но не любил. Еще до знакомства с ним я знал наизусть все слухи, которые о нем распространяли еще в самом начале его политической карьеры. Сноу был человеком ниоткуда. Однажды он просто появился в высших кругах в качестве мужа какой-то богатой дамы, на несколько лет старше его самого. Он был амбициозен, тщеславен, коварен. И очень умен. А как он говорил! - добавляет Плутарх, не скрывая восторга в своем голосе. – Его готовы были слушать сутками напролет. Ему готовы были верить, чтобы он не говорил. Это было похоже на какое-то древнее заклятие; он начинал говорить, а все вокруг повторяли его слова на разный лад. Даже я слушал его, открыв рот. И на публичных выступлениях, и после, во время личных бесед. Сноу тоже мечтал о другом Панеме, хотя на деле его вполне устраивали Голодные Игры. У него было много идей, в которых Голодные игры отменяли за ненужностью, но ни одна из них не была воплощена в жизнь, потому что Сноу был хитрым, но все-таки трусом. Он добился своего, заняв пост Президента, и власть сделала его жизнь невыносимой из-за страха вновь оказаться внизу. При нем Игры стали еще более кровожадными. Жестокости в них и до Сноу было достаточно, но при нем жестокость возвели в ранг искусства. Он считал, - Плутарх делает паузу, пытаясь воспроизвести точные слова последнего Президента дореволюционного Панема, - что кровь прекрасна на белом фоне. Он был глупцом, - нотки ностальгии и восторга быстро исчезают из голоса Хевенсби, а глаза зло прищуриваются. – Придя к власти, он перестал вдохновлять кого-либо своими пламенными речами. Он был знатоком ядов, и яды стал использовать вместо слов. Он похоронил без всяких сожалений свою первую жену, женился во второй раз. Женился, не делая из своей женитьбы никакого Шоу. Затем у него родилась дочь, и это событие тоже не стало общеизвестным. Я занимал тогда неплохую должность и считался одним из его любимцев. Я видел то, о чем не догадывались многие из находящихся рядом с ним людей. Он ценил время, проведенное со своей семьей так же, как ценил роскошь, которой себя окружал. А еще книги, - вновь пауза. – На какие только ухищрения он не шел, собирая свою библиотеку. Уверен, - обращается Плутарх непосредственно к Питу, - тебе бы пришлась по душе его мания. Мания, но не средства, которые он использовал, потакая своим капризам. Его вторая жена не была допущена к книгам, а вот дочери он многое позволял. Неудивительно, что она выросла такой строптивой. Неудивительно, что она единственная могла ему перечить во всем, что касалось ее самой, да и всего происходящего в целом, - здесь Хевенсби обводит взглядом комнату и со странной улыбкой качает головой. – Впрочем, я ведь рассказываю вовсе не об этой порочной семье, - змеиная улыбка на лице министра кажется Питу до боли знакомой. – Ее смерть была страшной. Поэтому Сноу сорвался с цепи и истребил большую часть тех, кого мог подозревать в причастности к ее похищению. Почти никто из уничтоженных не был виновен даже косвенно, но Сноу было все равно. После смерти своей единственной дочери он вознамерился весь Панем утопить в крови, - министр качает головой Плутарх. – И, знаешь, ему удалось, - молчание. А затем министр задает неожиданный вопрос. – Как думаешь, Пит, сколько времени нужно для того, чтобы подготовить государственный переворот?

Пит пожимает плечом и на секунду-другую прикрывает глаза.

- Так повелось, что мы со Сноу с самого начала были непримиримыми противниками, державшими друг друга в поле зрения. Так случилось, что, несмотря на личную неприязнь, мы сходились в одном: мир, который мы имели неудовольствие наблюдать, не был миром, в котором мы были бы в безопасности. Сноу прекрасно знал, что Голодные Игры, призванные держать все дистрикты в страхе, рано или поздно должны были стать той последней каплей, которая переполнит чашу терпения страны. Сноу ждал революции, восстания, ждал гражданской войны, но не делал ничего, чтобы изменить складывающуюся ситуацию. Быть может, его вполне устраивало положение дел. Устраивало, но только до определенного момента. Однажды Сноу узнал о том, что Тринадцатый Дистрикт вовсе не оставил попыток на возвращение Темных Времен. Тринадцатый Дистрикт затаился и накапливал свою боевую мощь. Но Тринадцатому Дистрикту нужен был человек, который предал бы Капитолий и встал бы на сторону восстания.

Вновь повисает пауза. Плутарх смотрит на Пита с вежливым ожиданием, и Пит позволяет себе очередную короткую передышку. Начатая исповедь с самого начала не казалась ему такой уж правильной идеей; сейчас он чувствует себя вываленным в грязи.

- Какая непозволительная ошибка – довериться предателю, - говорит Плутарх.

(- План был прост: не пытаться остановить сопротивление, а возглавить его, - сообщает мертвый Президент Сноу. Пит уже не видит в нем амбициозного и тщеславного человека, которым его описывал Плутарх. Пит видит смертельную усталость, таящуюся в каждом жесте и в каждом взгляде. Пит почему-то думает о том, что выглядит сейчас таким же смертельно усталым, как и мертвый президент.)

- Сноу был смертельно болен, - сообщает Плутарх жизнерадостным голосом. – Он чудом дожил до окончания революции; дожил, уже будучи преданным тем, на кого возлагал такие надежды! Мне, кстати говоря, очень льстила роль двойного агента, хотя бы потому что я обманывал обе стороны. Койн была моей марионеткой, но не такой послушной, как хотелось бы. Сноу задолго до революции подал мне несколько блестящих идей о том, каким можно сделать будущее моей страны. Он рассказывал мне о демократии. Он говорил мне о том, как удобна демократия для того, чтобы давать народу то, чего они хотят – свободу выбора. Как и говорил о том, что демократия вовсе не правление народа. Демократия – лишь заблуждение, миф, придуманный задолго до нашего рождения. Толпой, верящей в свою силу, управлять легче, чем управлять голодными и озлобленными Дистриктами. Сноу был так любезен, - усмехается Плутарх, - Сноу дал мне все карты в руки, а затем позволил мне связаться с осведомителями Койн. Сноу позволил мне стать предателем, а потом я действительно предал его. Единственное условие, которое я выполнил, касалось тебя, - Плутарх понижает голос. – Я оставил ему тебя. Впрочем, вскоре я пожалел и об этом тоже. Я не собирался забирать тебя в Дистрикт Тринадцать. Койн настаивала на твоей кандидатуре, но мне больше нравилась Китнисс Эвердин. Ею, знаешь ли, управлять легче, - острая улыбка. – Сначала я надеялся, что ты погибнешь на разрушающейся Арене Квартальной Бойни. Черт возьми, эта Арена была лучшим из моих детищ, и я лично участвовал в ее разрушении! – отвлекается министр, но берет себя в руки. – У меня было время забрать тебя, Пит. Забрать тебя и Джоанну Мейсон. Но, видишь ли, Китнисс легче контролировать, когда она раздавлена горем и когда рядом с нею нет человека, способного разбираться в людях. Вместо тебя у меня был Гейл. Прямолинейный Гейл, всегда думающий, что именно он контролирует ситуацию. Мне, кстати говоря, пришлось пойти на определенный риск, чтобы Гейл сумел спасти хоть небольшую группу из Дистрикта Двенадцать. Мне нужны были бойцы, и нужна была семья Китнисс. Если бы все они погибли, план полетел бы ко всем чертям. Китнисс просто умерла бы из-за одиночества, а мне нужна была злая Китнисс, Китнисс, способная драться. О, - долгий вздох, - было очень сложно рассчитать все правильно. Обыграть и Сноу, и Койн. Но, как видишь, я справился. И теперь они мертвы, а я, - министр размашисто показывает на свою массивную фигуру, - все еще жив.