Привычка выживать (СИ)

- В этом мы с Китнисс похожи, - парирует Гейл.

- Даже Китнисс не выглядела бы во фраке так нелепо, - не соглашается Джоанна. – Или не твой фасон, или не твое место в жизни, пересмешник.

Гейл не обращает внимания на ее болтовню. Он наблюдает за Китнисс, которая сидит чуть в стороне от гостей. С воскресшей Сойкой многие хотят общаться, но почти всех спроваживает бдительная Эффи Бряк. Недалеко от Китнисс сидит и Каролина. Они не разговаривают, даже не смотрят друг на друга, но то, что они находятся в одной комнате вдвоем, уже является пищей для пересудов, пусть даже и в слоях высшей знати.

- Потанцуем? – спрашивает Гейл, и Джоанна как-то даже теряется.

От нее пахнет коньяком. Ее глаза блестят. Она улыбается чуть скромнее обычного, но Гейл, наклонившись к ней, шепчет вовсе не комплименты. Джоанна может возмутиться, что она вовсе не его солдат, и не давала никаких обетов, не утверждала, что, пребывая в составе его команды, будет сидеть на посту и пять минут в день с особенной яростью ненавидеть Капитолий. Но Гейлу все равно. Он видит в Джоанне помеху, неудачно выбранную составляющую, и практически не стесняется в выражениях.

- Нужно было следовать своему правилу и не брать в команду капитолийских переродков, стариков и детей, - фыркает Джоанна, устав от его бесконечных упреков.

- С каких пор ты относишь себя к детям? – пытается отшутиться Гейл, и эта попытка как-то выбивается из привычного его поведения.

На самом деле, Гейл знает, что Джоанна относит себя к капитолийским переродкам после того, что случилось с Китнисс. Джоанна много времени провела в Капитолии против своей воли. Кто знает, что вводили в ее кровь между пытками, какими наркотиками и препаратами кормили ее, делая из нее нечто совершенно новое. Пример Китнисс показал ей, что о переменах в самой себе можно даже не догадываться. Пример Китнисс показал ей, что ее привычка верить только себе уже потеряла актуальность. Ей делается страшно, поэтому думать об этом она старается как можно реже. Но, конечно, это плохой план, невыполнимый. Она вспоминает о том, как шла по темному городу к Эффи Бряк, гонимая будто в шею вполне объяснимыми мотивами, но теперь, в настоящем, какая-то часть ее не может понять, как решилась она на такой поступок? Она точно помнит свои мотивы, но злость, охватившая ее при виде опутанной проводами Китнисс, вполне могла быть не ее злостью, а чем-то, введенным в кровь и превратившим ее в послушную и ничего не подозревающую марионетку.

На шутливый вопрос Гейла она не отвечает. Вновь вспоминает Энни с ребенком на руках. Такой счастливой Энни в последний раз была на собственной свадьбе. Она ведь не знала, не могла знать, что вскоре станет вдовой. Впрочем, она и сейчас не догадывается об этом. Она продолжает ждать своего мужа, теряясь в лабиринте самообмана и обмана окружающих ее людей. Такой обман кажется Джоанне благоразумным, но неправильным. Хотела бы она всю жизнь ждать своего любимого и подпитываться уверенностью о том, что однажды он вернется, погружаясь все глубже и глубже в собственные иллюзии? Идея хорошая, но, пожалуй, Джоанна предпочла бы такой жизни гниение в земле.

- У тебя руки ледяные, - замечает Гейл.

Они уже не танцуют, а стоят чуть в стороне. Никто не обращает на них внимания. Джоанна тоже не обратила бы на них внимания, будь она кем-то другим. Но происходящее между ними должно привлекать внимание, потому что Гейл почему-то пытается согреть ее руки своим дыханием.

- Какая очаровательная пара, - подначивает ее Энорабия. Танцевать ей больно, да и кто рискнет пригласить ее? После всего, что делали с нею некоторые из присутствующих людей, любое прикосновение она воспримет не иначе, как очередным посягательством на свою свободу.

- Заткнись.

- Неужели ты не предполагала подобного развития событий? – следует вопрос, на который Джоанна не отвечает.

Конечно, она предполагала. Она видела Гейла сперва в Тринадцатом Дистрикте, в перерывах между дозами морфия, в промежутках между ломками, в минутах между тренировками и во время обеда в столовой. Она видела Гейла рядом с Китнисс, и странно, что не начинала рассуждать вслух о том, какой хрупкой оказалась вечная любовь Огненной девочки к мальчику с хлебом, а ведь в эту разрекламированную любовь верила большая часть Панема. Она наблюдала за ними; в Тринадцатом Дистрикте все равно больше нечем было заняться. Она думала, что эти двое – красивая пара, хотя Китнисс никогда не считала красавицей. Гейл же имел все качества настоящего мужчины: сила, властность, мальчишеская дерзость, способность на опрометчивые и нелогичные поступки. Джоанне казалось, что, встреть она Гейла до Игр и до Китнисс Эвердин, для нее все сложилось бы иначе. Но между ними уже были Игры и Китнисс Эвердин, и кто знает, какое из препятствий было решающим. Хотя, быть может, решающим препятствием было то, что Гейл видел ее насквозь – сгнившую заживо внутри собственного тела. И все же она предполагала, что любое препятствие может иметь обратное действие, тем более теперь, когда мир перевернулся, а судьба перетасовала свои карты.

И все же ее удивляет то, что ее предположения воплощаются в жизнь.

Собственные мысли пугают ее. Слишком много вариантов развития событий – большей частью все они заканчиваются плохо. И дело даже не в них, а в том, во что они ввязались – по своей или против своей воли. Давление обстоятельств сейчас ощущается особенно сильно. Это – переломный момент. Все может закончиться или стать еще хуже. Все может начаться заново. Может раздавить их или выпустить из клеток. Но этот переломный момент – субстанция неосязаемая, нестабильная, в ней вовсе не чувствуется опоры. Джоанна не чувствует себя защищенной, а надежда на лучшее всегда была неверным советником.

Искоса она наблюдает за Китнисс. Огненная девочка, которая уже не пылает. Немного пришедшая в себя, но все еще выглядящая не от мира сего; впрочем, когда это Китнисс кому-либо казалась нормальной? Ее не приглашают танцевать, или приглашают, но Эффи тактично или глупо оправдывает Китнисс самыми замысловатыми способами, и отсутствие танцев явно идет Китнисс на пользу. Ей вовсе не хочется развлекаться, ей хочется спрятаться куда-нибудь в темноту, забиться в дальние углы и никогда не показываться на свет. Близкое соседство с Каролиной только усугубляет ненормальное состояние Китнисс. Китнисс спрашивает себя, раз за разом, - то, что она сделала во время Шоу, было ее собственным решением или тем, что руководило ею с самого момента пробуждения после искусственной комы? На этот вопрос нет ответа, да и жаждет ли Китнисс слышать ответ? Китнисс хочет спрятаться. И от голодного взгляда Джоанны Мейсон, и от не менее голодных взглядов всех остальных. Даже от Каролины – или тем более от Каролины?

Джоанна салютует Китнисс из другого конца комнаты бокалом вина. Рядом слышится взрыв хохота. Обступившие Пита капитолийцы смеются громко, практически до слез, над каким-то его остроумным замечанием. О, Пит умеет пользоваться словами, кого этот факт удивит? Джоанна отсалютовала бы и ему тоже, но что-то останавливает ее. Она будто чего-то ждет, чего-то большего, чем простое пожатие плеча.

В конце концов, Пит приглашает ее на танец.

Никто из них не говорит, что этот танец последний. Они и прежде не раз уже танцевали, на приемах, которые устраивал Плутарх Хевенсби. В маленькой квартире с тысячью дверей, в которой на короткое мгновение все они были счастливы и забыты всем миром. Они танцевали трезвыми и пьяными, они танцевали потому, что хотелось танцевать, они чувствовали себя живыми. Прошло не так много времени, а все вокруг кардинально изменилось. Джоанна старается не связывать все кардинальные изменения с чудесным воскрешением Китнисс Эвердин. Джоанна винит во всем Плутарха и его чудовищные, как все они предполагают, планы. И все же в танце ей удается забыться. Вернуться в прошлое, в ту прежнюю жизнь, в которой призрак Голодных Игр все еще тяготел над ними, но не было давления новых Голодных Игр. То прошлое теперь горчит; теперь Джоанна знает, что в том прошлом она была вовсе не с Питом. Она была с капитолийским переродком, чьи эмоции были результатом холодного расчета.