Привычка выживать (СИ)

- Ты боишься? – спрашивает Джоанна. Ей приходится наклониться и шептать Питу на ухо. Со стороны это, должно быть, кажется интимным, но Джоанна проделывает такое не в первый раз.

- Где-то в глубине души, - признается Пит. Не сразу, ему приходится тщательно проанализировать все происходящее.

- Потом будешь бояться, - фыркает седьмая, - сейчас пришло время действовать.

Больше они не говорят. Отсутствие эмоций делает расстояние между ними таким же непреодолимым, как и вопросы, не заданные в срок. Почему Пит перевернул журнальный столик в кабинете Плутарха? Зачем вытащил Плутарха на сцену? Почему опять игнорирует Китнисс Эвердин? И почему пригласил Джоанну, не говоря о том, что прощается?

Пит улыбается Джоанне, когда меняется музыка, и Джоанна чувствует неладное. Что-то опять стряслось. Что-то страшное, поэтому он разбил чертов столик, почти сорвавшись. Поэтому он попрощался с нею, с нею одной, будто прощание со всеми остальными лишило бы его решимости сделать то, что он запланировал. Джоанна хочет догнать его, такого спокойного, такого сдержанного, и остановить, но не двигается с места. Она смотрит, как он возвращается к оставленной компании, в которой есть и люди, о которых Джоанна рассказывала ему во время одного из прошлых визитов. В тот раз он не смог улыбаться им и шутить для них. Что изменилось сегодня?

Один из собравшейся компании – маленький седовласый старичок – отвлекается, чтобы поймать взгляд Джоанны. И подмигнуть. Джоанна криво улыбается в ответ, сжимая крепче кулаки. О, ее одарила вниманием влиятельная фигура. Влиятельная как в старом, так и в новом Капитолии. Да, теперь она должна замертво рухнуть от счастья. Но не чувствует никакого счастья. Только шрам на внутренней стороне бедра – самый глубокий из всех оставленных им шрамов – на секунду становится свежим, и она вновь чувствует ту боль, боль, которую, как ей казалось, она успела забыть. Улыбка старика становится еще шире, будто бы он тоже вспоминает былые деньки с ностальгией и печальной грустью. Джоанна отпивает еще немного из высокого бокала.

И мысленно шлет всех к черту.

Она еще станцует на их костях.

…

Плутарх Хевенсби вновь присоединяется к гостям почти в самом конце вечеринки, еще до того, как уставшие гости начинают расходиться, но когда уже начинают подумывать о том, что пора бы и отдохнуть. Все-таки деньки выдались не самыми спокойными, опять же, сил для веселья иной раз нужно столько же, сколько и для физической работы. С легким пренебрежением он оглядывает гостей, сбившихся в кучки по интересам, и отмечает слишком много незнакомых лиц. Пожалуй, он не рассчитывал, что бывшие повстанцы и нынешние предводители дистриктов прибудут в Капитолий огромными толпами. Он видит многих военных. Выделить из толпы их несложно. Выглядят они на порядок более собранными, чем изнеженные капитолийцы, ко всему прочему и выпившими сегодня лишнего. Плутарх старается поздороваться с каждым, с некоторыми – по второму разу. Даже с теми, кто ему неприятен, вроде мальчишки, которого называют сейчас Пересмешником.

Краем уха Плутарх слышит разговор, который ведет один из капитолийцев с Питом. Разговор касается заказанной картины, которую, как оказывается, Пит уже закончил, но из-за подготовки к Шоу не отправил новому владельцу. Капитолиец выражает надежду на то, что картина скоро займет положенное ей место, а Пит легко соглашается забрать ее из своей старой квартиры (квартиры, не сданной новым жильцам) сегодня.

- Такой вечер! – говорит Пит. – Совсем не хочется спать. Ночная прогулка пойдет мне на пользу.

Плутарх терпеть не может ночные прогулки по городу, который так любит, но толпа вокруг сына пекаря с готовностью кивает. Экономические проблемы Капитолия коснулись большинства из них, машины (хотя, скорее не машины, а топливо) сейчас считается редкостью. Поэтому многие из разодетых гостей совершают ночную прогулку не по своей воле, и не из-за того, что не хочется спать таким вечером.

Когда Плутарх исчезает, почти никто не обращает внимания. Вроде бы такой тучный человек не может быть незаметным, однако ему удается таковым быть. Один из многих талантов, дарованных природой или отточенных упорными тренировками – кто знает? Все заняты чем-то другим, более интересным, чем размышления над чужими скрытыми талантами.

…

Питу тоже удается выскользнуть из светлых комнат чужой квартиры, не тратя времени на долгие прощания. Джоанна бы могла вспомнить о том, как они убегали вдвоем с подобного мероприятия, но Джоанна остается с гостями, в вечернем платье, с изящной прической, с бокалом шампанского в руке. Из бокала она больше не пьет; от выпитого с Хеймитчем коньяка уже не заволакивает туманом голову.

Последней, кого видит Пит перед уходом, оказывается бледная Китнисс Эвердин, неуверенной рукой оправляющая одежду сонной Каролины.

…

Китнисс приходится почти уговаривать себя, что в этом жесте нет ничего плохого. Она не может заставить себя видеть в Каролине своего врага. Дурная кровь никак не отражается на сонном лице. Глаза Каролины лишены змеиного блеска да и в жестах ее нет ни следа знаменитого дедушки. Сонная она становится еще более беззащитной; так и тянет встать между нею и всеми ее потенциальными врагами.

Китнисс смотрит на девочку искоса, не понимая, почему ее держат здесь, в оживленной зале, заполненной людьми, косящимися в сторону как Победительницы Игр, так и в сторону внучки Сноу с почти одинаковым интересом. Китнисс внутренне вся содрогается от взглядов, которые кажутся ей острыми и холодными, как лезвия заточенных ножей давным-давно мертвой Мирты. Китнисс не может понять, почему двенадцатилетний ребенок реагирует на все происходящее с таким поразительным спокойствием. Имеет ли здесь место обычная привычка? Каролина ведь не знала иной жизни, кроме той, в которой ее окружают если не враги, то потенциальные соперники и убийцы. Но можно ли к этому привыкнуть? Китнисс не уверена, что хочет знать ответ. Китнисс не уверена, что хочет находить рядом с собою доказательства того, что ее искалеченная жизнь идет ни в какое сравнение с искалеченной жизнью кого-то еще.

И Китнисс легко оправляет одежду маленькой девочки.

Краем глаза она наблюдает за толпой, будто возвращая долги. Не с таким энтузиазмом и без любопытства, которым должна обладать. Китнисс подмечает детали. Китнисс свежим взглядом видит знакомых ей людей. Эффи Бряк, неугомонную, шумную, зачастую глупую, но почему-то все-таки верную Эффи. Китнисс ей благодарна. Китнисс удивлена, но удивлена приятно, когда Эффи танцует с Хеймитчем. Они кажутся ей странной парой, но ей нравится смотреть на руки Хеймитча, лежащие на талии Эффи. Китнисс нравится даже его выражение лица – презрение пополам с издевкой. Они разговаривают друг с другом, и Китнисс не может сдержать улыбки. Кто бы мог подумать еще полгода назад, что такое возможно? Уж она-то точно не могла.

Впрочем, улыбка быстро сползает с ее лица. Пит танцует с Джоанной. И это тоже кажется правильным. Джоанна улыбается, Пит выглядит счастливым. Китнисс чувствует себя если не обманутой, то лишней. Ей и раньше было неуютно здесь, но сейчас… сейчас ей кажется невыносимым находиться здесь.

- Они не подходят друг другу, - говорит Каролина шепотом. Потягивается, выпрямляется. – Слишком разные.

Китнисс не просит ни пояснений, ни продолжения объяснений. В груди будто засело что-то острое и металлическое, сложно дышать. Сложно даже смотреть в ту сторону, где видна танцующая пара. В конце концов, они ведь были вместе, были вдвоем. Когда Китнисс лежала в палате, вся опутанная проводами, как паутиной, они делили одну постель на двоих. Они были живы, а она была мертва. Сейчас она уже не уверена в том, что что-то действительно изменилось.

Ее размышления прерываются Хеймитчем, который садится рядом так громко и с таким вздохом, что Китнисс видит в нем столетнего старика.

- Не знаю, что они вкололи мне против похмелья, - замечает он, - но действие этого вот-вот пройдет. И начнется похмелье. Самое страшное из всех, которые мне уже довелось пережить.