Страшен путь на Ошхамахо

— А твой аллах неужели так всемогущ, что может это сделать? — старуха

была то ли хитра и насмешлива, то ли уже совсем простодушна.

Канболет решил, что первое, пожалуй, более вероятно. Однако Нальжан от-

ветила вполне серьезным тоном, будто ручалась за близкого и надежного родича.

— Аллах все может.

— Может так может, — охотно согласилась старуха. И пусть Уашхо-кан,

Псатха и все другие боги благословят вашего аллаха!

Что там ответила на старушкино кощунство Нальжан, Тузаров не разобрал,

но услышал опять отчетливый бабкин голос:

— Ну хватит, строгая девушка, успокойся. Что я такого сказала?! Да не оби-

дится твой аллах! Хочешь, дам тебе еще красного отвара из корней шкэпля? Мо-

жешь себе щеки подрумянить. И того джигита скорее к себе привлечешь. У-о-ой-

ой! Да ты и без шкэпля стала вся красная!

Канболет нахмурился. «Какого это «того джигита»? Откуда в такой глуши

мог появиться мужчина, достойный того, чтобы щеки Нальжан окрасились ру-

мянцем смущения? Может быть, Джабаги? Во-о-от кто! Да... Нет, не может быть. Я

и то ростом чуть поменьше Нальжан, а Джабаги — тот ей вообще по плечо будет.

И сам щуплый, легонький... Совсем он ей не подходит. Нет, не Казаноков. Тогда

кто же?» Мысли Канболета стали путаться, голова разболелась, он почувствовал

сильное утомление — и незаметно для себя крепко уснул. Теперь уже до утра. Не

проснулся даже, когда Нальжан и Сана смазывали ему на ночь рану той самой це-

лительной мазью из «телячьего хвоста».

* * *

Оконце в стене, обращенное к восходу, очень маленькое, по и его вполне

хватало, чтобы почувствовать, как дышит мир в то погожее, ясное, но пока еще со-

всем не жаркое летнее утро. И казалось Тузарову, что он видит, слышит и всем

своим естеством ощущает беспредельную щедрость и просторность сегодняшнего

утра, вобравшего в себя и терпкий дух высокогорного леса, и возбуждающую све-

жесть ледниковых речек, и радостный пересвист веселого птичьего племени, и

озабоченное гудение пчел, и хмельную бесшабашность упругого ветерка, соби-

рающего по всей округе вести о том, что где растет и что цветет, и где какой огонь

горит. Утро вобрало в себя весь мир с eгo властной жизнетворной магией. Утро

струилось сквозь крохотное оконце над ложем раненого и наделяло его новыми

силами, бодростью и радужными надеждами.

Он вспомнил свои мучительные вечерние размышления и тихо рассмеялся

вслух. Сейчас ему верилось, что «тот джигит» — это он сам. Правда, ему тут же

стало немного страшновато от этой мысли и он попытался ее поскорее забыть (бо-

ялся самого себя сглазить), но ничего не получилось. Кто-то нахальный и упря-

мый без конца выкрикивал у Канболета в голове: «Это я! «Тот джигит» — это, ко-

нечно, я!» Когда вошла Нальжан, Канболет внимательно посмотрел ей в лицо.

Женщина слегка смутилась, но сказала спокойно и приветливо:

— Ты смотришь, как совсем здоровый человек. Рана уже не так болит?

— Послушай, хозяйка, — улыбнулся Канболет. — Я бы сейчас не отказался

от маленького кусочка мяса.

— Неужели?! — всплеснула руками Нальжан. — Тогда наши дела быстро

пойдут на лад! Я сейчас... — она встала и заторопилась к двери.

— Эй! Строгая девушка! — остановил он ее. — Подожди немного.

Она опешила.

— Как же так? — растерянно пробормотала Нальжан. — Мы так громко бол-

тали вчера с Хадыжей, что разбудили моего... — Хлоп! — широкой крепкой ладо-

нью она запечатала себе рот: оплошала — чуть не произнесла вслух ласковое про-

звище, с которым в мыслях обращалась к Канболету.

— А если я и слышал вашу беседу, так разве это беда? Вы же никаких

страшных тайн не раскрывали...

Однако вид у Нальжан был именно такой, словно она получила известие о

том, что самая ее сокровенная тайна стала всеобщим достоянием.

Канболет внезапно почувствовал прилив нежданного счастья и смешливого

веселья. Во-первых, Нальжан все же выдала свою тайну — и не вчера, а сегодня

(когда же она наконец вспомнит, что имя Канболета даже не называлось, а если

старуха и кивала в сторону его комнаты, то видеть этого он не мог). Во-вторых, она

сейчас нечаянно проговорилась и назвала его «мой» — значит, уже придумала ему

и какую-то ласковую кличку. И это забавно и приятно. Канболет сделал вид, что

ничего не понял, a про себя порадовался: ведь такого рода клички дают неспро-

ста...

Но вот Нальжан, кажется, поняла, что ее «тайна» как будто бы осталась при

ней, и шумно, с облегчением вздохнула.

— Ты что хотел сказать, сын Тузарова?

— Я спросить хотел. Где Емуз, где Кубати и Куанч? Она ждала этого вопроса,

и потому к рассказу о том злосчастном дне была готова уже давно. Говорила ясно

и толково, без слез и стенаний. Даже Алигоко Вшиголового прокляла только два

раза.

Тузаров, бледный, как покойник, долго молчал. Потом потянулся к руке

Нальжан, слегка пожал ее у запястья, медленно проговорил:

— Нельзя мне долго залеживаться. Как считаешь, добрая душа, скоро ли я

смогу сесть на коня? У-о! Совсем забыл! А... Налькут? — он уже и спрашивать бо-

ялся.

— Твой конь ждет тебя. Скучает, — грустно улыбнулась Нальжан. — Так что

ешь побольше, тогда и встретишься со своим Налькутом быстрее. А пока Сана его

прогуливает. Подружились они. Вчера, негодница, скакала верхом. — И без всякой

связи с предыдущими словами Нальжан добавила:

— Бедная девчушка! Без отца осталась... И еще — думаю, даже уверена, что

так оно и есть, — переживает она и из-за Кубати тоже. О горе!

— Тебе это может показаться странным, — медленно проговорил Канболет,

— но я за своего кана не очень сильно беспокоюсь. Понимаешь, он умен и наход-

чив и, когда надо, умеет сдерживать юношескую горячность. Сейчас ему, конечно,

грозит немалая опасность, однако я все-таки уверен — Кубати найдет ходы и для

шаха и для мата.

— Какого шаха, какого мата? Он что, наш мальчик, какую-то турецкую игру,

что ли, играет?

— Да не турецкая она...

— А мне сейчас все равно, что Турция, что Крым, что Ермолы (Армения),

как тому пшитлю, которому чувяки жмут. Только вот тесный чувяк мне будто на

сердце натянули…

— Пройдет и эта боль…

— А ты помнишь слова Джабаги Казанокова: «Можно пережить вчерашнюю

печаль, можно пережить и завтрашнюю, а как пережить печаль сегодняшнюю?»

— Но тот же самый Джабаги говорит, что печаль сегодняшняя уже завтра

станет вчерашней.

— Скорей бы это «завтра», — вздохнула Нальжан.

* * *

Хадыжа, то бормоча, а то и напевая себе под нос, с увлечением перебирала

засушенные травы, семена и корешки каких-то растений, а задумчивая Сана пере-

тирала в ступке будущие снадобья.

— Хадыжа знает много целительных трав, — говорила о себе старушка. —

Хадыжа легка на руку и быстра на ногу, а глаз ее безошибочен, как у курицы, ко-

торая, разгребая лапами землю, всегда находит лакомое зернышко и мигом его

склевывает. У Хадыжи бывают мази и отвары на всякие случаи, в любой беде они

могут помочь. А тебе, девочка, пока еще ничего не нужно. Ты здоровая и гладкая,

как козочка, выросшая на лучшем пастбище. Бывает, правда, что такие вот моло-

денькие хотят, чтобы поскорее сердце одного из джигитов знакомых потянулось к

сердцу, которое сладко замирает под их туго стянутой коншибой — корсетом. Для

этого надо...

— Нет, бабушка, мне этого не надо, — грустно сказала Сана. — Лишь бы жи-