Страшен путь на Ошхамахо

Бескровные губы Канболета вяло шевелились, Нальжан наклонилась по-

ниже.

— Ты зачем... плачешь?

— Нет, нет, я не плачу, я уже не плачу, — она торопливо вытерла слезы. —

Ты узнаешь меня? Узнаешь?

Нальжан показалось, что в тусклых, глубоко ввалившихся глазах Канболе-

та, смотревших на нее с беззащитной детской доверчивостью, вдруг вспыхнул и

тут же, через мгновение, погас теплый отсвет улыбки. Затем Канболет сказал от-

четливо и спокойно: «Посплю немного», — и закрыл глаза.

* * *

Нальжан оказалась умелой исцелительницей. Никто другой не смог бы вы-

тащить Канболета из тех самых уже готовых было захлопнуться ворот, за которы-

ми — таинственный мрак неизвестности. Есть ли там друз ой мир? Говорят, есть.

Но ведь это говорят живые люди, те, кому еще только предстоит пройти «врата

смерти». А вот обратно — из ворот — еще никто не выходил.

Она сама извлекла из груди Канболета глубоко вонзившуюся стрелу, сама

промывала рану отварами целебных трав, смазывала грудь барсучьим жиром.

Всякие травы — и только что сорванные, и высушенные, и истолченные в поро-

шок — доставляла Нальжан легкая на ногу и бойкая на язык старушка по имени

Хадыжа (это ей, как мы помним, отдал свою охотничью добычу Кубати).

Несколько дней Канболет был в беспамятстве; Нальжан просиживала у его

постели дни и ночи напролет. Сана помогала ей чем могла. И неизвестно, как они

перенесли бы гибель брата и отца — особенно в первые дни, — если бы их не по-

глотили заботы о тяжелораненом.

Жили они теперь в одном из крестьянских домов, и эта простая семья и, ко-

нечно, соседские семьи только и старались угодить своим нечаянным гостям.

Весть о том, что емузовский побратим очнулся, быстро облетела маленькое селе-

ние, и во двор повалил народ. Старики чинно рассаживались на скамьях под наве-

сом, те, что помоложе, собирались небольшими группками у плетня. Нашлось

много желающих попасть и в комнату, где лежал Тузаров, но сестра Емуза, обы-

чаю вопреки, никого туда не пускала. «Дайте ему поспать, а потом ощутить при-

лив силы». С нею не спорили. Сестра покойного Емуза внушала мужчинам этого

хабля большое уважение. А ей, молодой женщине, чутье подсказывало, что лиш-

ний шум, присутствие лишних людей, а уж тем более «развлекающие» песни и

танцы у ложа раненого могут сильно ему повредить. Откуда в ней появилась такая

уверенность, Нальжан не знала. Ведь в те времена считалось, что если целыми

днями и ночами «веселить» раненого, не давать ему спать — значит, способство-

вать его скорому выздоровлению.

И все-таки однажды во дворе зазвучала мелодия шичапшины — скрипки.

Вслед за ней жалобно запищала бжами — легкая тростниковая дудочка. На ней

вообще-то было принято играть лишь во время поисков тела утопленника, но не-

редко допускалось и обычное, неритуальное применение нехитрого инструмента.

В такт зазвучавшей мелодии послышался дробный перестук пхацича — трещотки,

сделанной из сложенных стопочкой и скрепленных с одного края дощечек.

Поначалу игрались веселые танцы, но вскоре веселье пошло на убыль. Вид-

но, вспоминали мужчины недавнее кровопролитие, вспоминали, что еще не высо-

хла земля на могиле Емуза. И тогда один из пожилых крестьян начал вполголоса

старинный героический орэд, как бы отдавая дань мужеству погибшего. Песню

подхватывали поочередно то один, то другой, а все остальные подтягивали не-

громкими голосами мелодию припева.

Потом крестьянам стало совсем грустно и тогда они затянули печальную

песнь о злобном и коварном князе и отважном тлхукотле:

Страшный набег учинил

Карашай, Тотлостанова лютый сын.

Мягко и сладко он жил,

В шелках щеголял гордого князя сын.

Красным ружьем потрясал —

Насечка блестит золотая.

Метко он цель поражал —

Мушка ружья золотая.

А кто без огня

И без ружья бился?

Кто вперед гнал коня

И саблей одной бился?

Кто был в бурке худой

И совсем без кольчуги,

В папахе простой.

И один губанеч* без кольчуги?

Кто ладони имел,

Как пороха мерки, большие?

Кто имел кулаки,

Как спелые тыквы, большие?

Это Маша Ташуков, знайте —

Храбрец из крестьянского рода.

Зря его не ругайте

Тлхукотлем низкого рода.

В нем сердце асланово*,

Что хвороста воз, усы;

В нем мощь пелуанова

И до груди свисают усы.

Но от пули горячей — о горе! —

Падает конь чернохвостый.

Больше по лужам крови

Не будет скакать чернохвостый.

Мирно мы жили — о горе! —

И овцы паслись на равнине.

В диких горах теперь мыкаем горе:

Бежать нам пришлось с равнины.

Все, чем род наш владел, — о горе! —

Все, что скопил он за век,

За час разорил о горе! —

Лютый пши Карашай — о горе!

Жадный шин Карашай — о горе!

Мы нищими стили навек!

* Губанеч (каб.) — подкольчужная рубашка.

Аслан (каб.) — лев.

* * *

Последние слова этой песни слышал и Канболет. Сейчас он проснулся сам,

просто как выспавшийся человек, никакие «испы» его больше не посещали.

В комнате было почти совсем темно, и только в очаге краснели горячие

угольки. Потом он еще долго слышал неясный мужской и женский говор. Нако-

нец вес голоса утили, люди, наверное, разошлись по домам.

Капоолет понял, что он сегодня владеет своим рассудком, и попытался оце-

пить свое положение. Значит, так. Он видел, как в него целились из лука. Теперь

ясно, что наконечник глубоко вонзился в грудь, иначе он не свалился бы, как

мертвый. От таких ран редко выживают. Обычно раненые умирают, как только из

их груди извлекают наконечник стрелы. Если же этого не случается, то раненый

несколько дней лежит в беспамятстве, а потом либо все равно умирает, либо — так

бывает гораздо реже — выздоравливает. Выходит, мы еще поживем, думал Канбо-

лет. И это все Нальжан! Если бы не она... Грудь совсем уже не болит. Ну, особенно

ворочаться тоже пока нельзя. Так. С ним, с Канболетом, все ясно. А как там Куба-

ти? Как Емуз? Скорее пришла бы Нальжан.

Даже самые выдержанные люди становятся во время изнурительной болез-

ни по-детски нетерпеливыми. Канболету казалось, что Нальжан не появляется

слишком долго. Но вот за плотно прикрытой дверью послышались негромкие

женские голоса. В одном из них — сильном, но богатом нежными оттенками —

Канболет с облегчением узнал голос Нальжан (да он различил бы его среди тыся-

чи голосов); другой — высокий, чуть дребезжащий, принадлежал, наверное, ста-

ренькой, но бодрой бабушке.

— На этот раз я приготовила мазь из шкэпля (кабардинское название синя-

ка красного) — телячьего хвоста, — вещал старушечий голос. — Она ускоряет за-

живление раны. Сейчас это снадобье будет как раз впору.

— Дай тебе аллах еще столько лет жизни, сколько шагов ты сделала сегодня

по дороге к этому дому! — горячо благодарила Нальжан.