Страшен путь на Ошхамахо

предан этой крымской скотине...

— Смотри, он проснулся!

Шогенуков быстро встал и заторопился к сераскиру.

Все было уже подготовлено к дальнейшему пути. В арбу положили несколь-

ко связанных овец, на которых Джабой то и дело устремлял тоскливые взгляды.

Кубати посадили на коня верхом и обвязали арканом вокруг пояса: другой конец

аркана был прикреплен к седлу одного из шогенуковских людей.

Перед тем как взгромоздиться на лошадь, Алигот-паша изволил покушать

еще немного мяса и выпить две большие чаши наваристой шурпы. Па Кубати он

на этот раз даже не посмотрел. Гму хотелось как можно скорее оказаться подаль-

ше от «проклятых мест».

Широкая тропа снова спустилась к реке, и дорога долго петляла по самому

берегу. У Актопрака с трудом переправились по ветхому ненадежному мостику на

ту сторону. Причем Алигот бледнел от страха, ругался и говорил, что, наверное,

«сырат кёпрюсю» («мост испытаний» по пути в чистилище) пройти ничуть не

легче.

В одном из узких мест горного прохода к Баксану, уже при начале спуска к

ущелью, пришлось бросить арбу. Лошадей выпрягли, нагрузили на них разную

поклажу.

Вечер застал путников на берегу хлопотливой речушки Бедык вблизи ее

впадения в Баксан. Это урочище было значительно выше по Баксану, чем то ме-

сто, где так позорно полегла прожорливая гвардия Алигота. Предстояло поднять-

ся по ущелью еще выше, а там перевалить в долину реки Тызыл, затем пройти

Балк и Псыж (кабардинское название реки Кубань) — долгая и трудная дорога!

«А они здорово боятся, — думал Кубати. — Очень им теперь неуютно. В лю-

бой час ожидают погони или засады... Готовятся к ночлегу, а будут ли спать спо-

койно? Вот шогенуковский уорк рубит ветви для шалаша и старается при этом

поменьше производить шума. Забавно. Морды у князя и наши настороженные,

злые. А у этого толстого таубия такой жалкий и обиженный вид, будто он прогло-

тил нечаянно какую-то гадость. Кажется, только второму уорку Алигота все нипо-

чем... Какой он огромный и мощный — вот у кого силища! Интересно было бы с

ним схватиться... Хотя... не он ли бился головой о дерево? Он самый. В глазах его

ума и чувства человеческого не больше, чем у ногайского вола...»

Подтягивая колодку за цепь, Кубати заковылял к воде. Ополоснул лицо и

руки, напился, прилег на травке.

Звероподобный уорк — имя его было Зариф (остроумный и изящный) и

шло ему, как уздечка петуху, — снимал с лошадей навьюченные на них войлоки.

Джабой возился у костра, подвешивая над разгорающимся огнем котел с

водой. Рядом с ним молодой балкарец (его забрали с чабанской стоянки) ловко

разделывал барана. И больше тут ни одного человека не было, не считая сераски-

ра и князя, давящихся в ожидании шурпы и мяса сухим сыром. Работать при-

шлось даже Келеметову. Впрочем, это он сам был виноват. Говорил, что у Актоп-

рака к ним присоединятся десятка полтора его людей — целый отряд доблестных

таулу. Однако никто не подъехал. Видно, по-своему расценили балкарские горцы

весть о ссоре Хатажукова с Алиготом-пашой и об ужасно многозначительных по-

следствиях этой ссоры.

Уорк, рубивший ветви, тащил их охапку мимо Кубати и, будто случайно, ос-

тановился возле пленника — просто для краткой передышки.

— Уо-о, жизнь наша вся в тревогах, — тихо вздохнул он, как бы обращаясь к

самому себе.

Не поворачивая к нему головы, Кубати так же тихо ответил:

— Ничего, кто тревог не знал, тот и спокойствия не оценит.

— Что же делать?

Все еще глядя вверх, туда, где невысокий каменистый обрыв над речкой

был окрашен нежно-золотистыми лучами заходящего солнца, Кубати чуть слыш-

но пропел:

Грязная тропа, набитая не нами,

К полю приведет, загаженному псами.

И добавил:

— Беги отсюда, пока головой не завяз в дерьме, и можешь надеяться на

прощение: кабардинцы добры. Иногда больше, чем надо.

— Молод еще меня учить... — уорк хотел сказать эти слова строгим тоном

старшего, но в его неожиданно дрогнувшем голосе чувствовалась растерянность и

злость на самого себя.

...Тихий металлический звон раздался на вершине обрыва, и Кубати увидел

засиявший мягким серебристым блеском хорошо ему знакомый панцирь и горев-

шую на левой его стороне желтую звездочку — львиный лик с такого расстояния

был неразличим. Первым после Кубати заметил панцирь Алигот-паша, испуганно

вздрогнувший от незнакомого звука. Показывая дрожащей рукой вверх, сераскир

пролепетал вдруг осевшим голосом:

— Эта... давайте... Что такое?

— Мой!! — завопил Вшиголовый. — Он! Он самый! Мой панцирь!!!

ХАБАР ДВЕНАДЦАТЫЙ,

не оставляющий сомнения в справедливости

народной пословицы, которая гласит:

«Мы говорим, что кривой несчастен,

но с нами слепой не согласен»

«Ах вы, маленькие злые негодники — испы! Зачем вам понадобилось про-

грызать дырку в моей груди, за чем залезли ко мне во внутрь и что вы там ищите

под моими ребрами?!» — «Не мешай нам и не ругай нас. Мы все равно найдем то,

что ищем». — «Мучители проклятые! Да я сейчас раздеру руками свою грудь и пе-

редавлю всех до единого! Никого не останется из вашего бессовестного племени —

ведь все племя собралось тут, у меня в груди, я знаю!» Испы притихли на некото-

рое время: наверное, совещались, затем продолжили возню с новыми силами:

«Вот найдем драгоценный налькут — изумруд, нам известно, что ты его прячешь у

себя тут, внутри, и тогда уйдем». — «Да кто же вам сказал, несчастным, что я пря-

чу в груди налькут?!» — «Нам сказала это старая мудрая ведьма Жештео, которая

терзает по ночам людей и пьет их кровь». — «Глупые вы, испы! И дуреха наша

Жештео! Ведь Налькут — это мой конь, а вовсе не драгоценный камень!» — «Это

правда?» Испы снова прекратили возню. «Такая же правда, как и то, что меня зо-

вут Канболет». — «Тогда мы угостим тебя махсымой, которую сварили из проса,

выращенного на скале гранитной и высушенного на веревке натянутой, а мед для

этой махсымы с Ахмет-горы (остроконечная скалистая вершина, «носить мед с

Ахмет-горы» — значит заниматься пустяками) принесем! Испы тоненько за-

хихикали и пустились в пляс. «Сейчас грудь начну разрывать...» — «Не надо! — в

ужасе пропищал самый главный исп. — Вот пришла красавица Эммечь (амазон-

ка), твоя покровительница; когда ее пальцы касаются твоей груди, мы убегаем в

свою подземную страну!» — «Больше не приходите! — крикнул им вдогонку Кан-

болет. — Никакого налькута нет у меня в груди!»

Открыв глаза, Тузаров увидел красивую женщину и ее большие сильные ру-

ки, которыми она мягко и ласково ощупывала его грудь.

— Это ты, моя Эммечь? — чуть слышно спросил Канболет. — А испы и в са-

мом деле разбежались?

— Какие еще испы? — удивилась Нальжан.

— Маленькие злые негодники... — бормотал прерывистым шепотом Канбо-

лет, — искали драгоценный камень... в моей груди...

И тогда Нальжан изумленно всплеснула руками и звонко шлепнула себя

ладонями по бледным от бессонницы щекам (у кого другого помутилось бы в го-

лове после пары таких оплеух) — ее первое, поначалу тихое и слабое удивление

быстро сменилось бурным и радостным потрясением: теперь она ясно осознала,

что тяжело и даже почти смертельно раненный витязь приходит в себя.

— Ах, неразумная ты моя голова! Да как же это я сразу...