Записки мерзавца (сборник)
Записки мерзавца (сборник) читать книгу онлайн
Серия "Литература русского зарубежья от А до Я" знакомит читателя с творчеством одного из наиболее ярких писателей эмиграции - А.Ветлугина, чьи произведения, публиковавшиеся в начале 1920-х гг. в Париже и Берлине, с тех пор ни разу не переиздавались. В книгах А.Ветлугина глазами "очевидца" показаны события эпохи революции и гражданской войны, участником которых довелось стать автору. Он создает портреты знаменитых писателей и политиков, царских генералов, перешедших на службу к советской власти, и видных большевиков анархистов и махновцев, вождей белого движения и простых эмигрантов. В настоящий том включены самые известные книги писателя - сборники "Авантюристы гражданской войны" (Париж, 1921) и "Третья Россия" (Париж, 1922), а также роман "Записки мерзавца" (Берлин, 1922). Все они печатаются в России впервые
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Марсиане, марсиане. Какими вас танками брать? Ах голова, голова! Черт, я, кажется, ослеп! Что это на стене, почему комната оклеена колокольчиками главного командования?.. Теперь я все понял: марсиан я нахватал в понедельник в кафе. У того толстоносого, который кричал: "Что вы мне звоните вашими колокольчиками?! Я на русском языке предупреждал вас -- керенки без дырочек, или николаевские!.." Ну, конечно, от него. Он из Харькова с эвакопунктом ехал, вот теперь весь город заразит. Будь он проклят вместе с его Мерковским кокаином в граммовой упаковке!.. Хоть бы поскорей кофейни позакрывали... В Москву вернемся, первым делом заведем немецкие порядки. Хотите в спальный вагон, пожалуйста, свидетельство о безвшивости. Сколько женских волос, сволочи, извели! Та золотоволосая в Осваге, что от ее нимба осталось? В чепчике содержателя не найдешь, не-ет. Попробуй на жалованье прожить! Это тебе не Р. С. Ф. С. Р., у нас, брат, неделимая! Колокольчики-бубенчики звенят! Где-то теперь Камионский? Тоже, небось, вшей понахватался и весь театр заражает. Маленьких больше нет. Торжественное заседание в честь годовщины добрармии... Где, спрашивается, заседание? В театре. Ага, то-то и оно. Приходите, значит, в театр, садитесь на бархатные кресла, и из каждого кресла на вас пересядут платяные марсиане. Я и дома посижу. Спасибо, дураков нет. Вот, ты скажи: "Приходите, мы вам по мешку со льдом на голову положим, настоящую камфору вспрыснем!" Это я пойму, а то дали вместо льда теплого навоза. Камфору вашу тоже знаем! Английскую перелили, пузырьки водой разбавляете! Подождите, подождите, в Москву придем, посчитаемся...
II
Опираясь на палочку, кутаясь в английский бурнусик, иду по Большой Садовой улице. Какие перемены, какие перемены! У нас теперь, кажется, один Ростов остался. За шесть недель сыпняка сдали Орел, Курск, Харьков, молчат о Киеве, Махно чуть-чуть в самый Таганрог не влез. Когда-то теперь в Москву попадем? А сколько народа перемерло! Страшно спрашивать о знакомых: или умер, или в бреду накануне кризиса, или "безнадежно: дышет кислородом"...
Синематографов больше нет. Остались вывески, на лохмотьях плаката различаю: "Пренс женится -- сильно комическая", -- а из двери осточертевший запах карболки, и весь тротуар пред зданием в соломе, кишащей вшами... Прохожие в ужасе перебегают на другую сторону, отряхиваются, осматривают друг друга и мчатся домой принять ванну, у кого... она есть. Здания кинематографов не приноровлены для лазарета; как там класть больных? Надо все стулья выламывать, заводить отопление, переделывать наклонный пол, доставать кровати, матрацы, белье, лекарства. Где взять? Махно в Александровске захватил всю санитарную базу, англичане сердятся, больше не везут. На дворе мороз. За одно сегодняшнее утро по "весьма секретной сводке Освага", лежащей на столе каждого кафе, привезено на вокзал и остается неразгруженными 7000 тифозных, из них "невыясненное количество замерзших".
У синематографа "Колизей" новая картина: реквизировали его только вчера, устроить ничего не поспели, а фургоны все едут и едут. Устлали соломой парадную лестницу громадного дома и кладут, как есть: в обрывках шинелей, во вшивом белье. В доме около сотни квартир, везде дети, другой лестницы нет. По ступеням ползут марсиане, проникают во все квартиры. Пройдет восемь дней, и громадный дом превратится в очаг сыпняка...
Опять музыка. За час это уже не то пятый, не то шестой раз. В деревянном заколоченном гробу несут свежую жатву; за гробом кучка людей месит по мостовой, в отдалении, сбиваясь с ноги, отставая, задыхаясь, плетется стадо подростков в шинелях, сшитых из кавказских бурок (где-то грабнули!), с александровскими винтовками... наперевес -- плечо не выдерживает. Трое из них, напрягая все силы, дуют в примерзшие к губам громадные трубы: "Похоронный Марш"? "Коль Славен"? "Сильва"? Кто знает...
Подростки в бурковых пальто -- студенты-белобилетчики: хромые, слепые, без одного легкого, без трех четвертей зубов. Зачем их мобилизовали? Взяли семнадцатилетних калек, швырнули в загаженную казарму, сказав: "Будете нести гарнизонную службу, теперь не до учения!.." И вот теперь каждый день, с утра до вечера, они хоронят своих умерших товарищей: все они съедены казарменными марсианами. Если игра продлится еще с месяц, в студенческом батальоне останется один его начальник, казачий есаул, который живет на частной квартире... Впрочем, есть у них реальное назначение: они трубят свой странный мотив за гробом не только своих товарищей, но и вообще всех "чинов добрармии", умерших в Ростове.
Катафалки, треуголки, галуны остались в том мире; с пришествием марсиан появились бурковые пальто, громадные папахи. Почетный караул из двадцати пяти пенсне...
На каждом шагу Его дыхание. Он -- Его Величество Сыпняк. В окнах магазинов, торговавших раньше фотографическими принадлежностями, выставлена камфора, аспирин и пр., с надписями: "Настоящее английское", "Привезено из-за границы", "Остатки стоков". Из гастрономических витрин глядят бутылки какого-то сомнительного вина, этикетка смазана, но зато плакат: "Незаменимо для подкрепления выздоравливающих". Из витрины Освага каждый день для опускания рокового шнура выходит новый мальчик: "заболел", "выбыл за смертью", "выбыл для поправки"... Толпа, пожирающая в сумерки манипуляции шнура, прежде всего занята главнейшей заботой: как бы так изловчиться пролезть к окну -- где каждым вечером краснеет еще один город -- чтобы не задеть, упаси Боже, соседа локтем ли, плечом ли, ногтем ли... Какой-то невиданный конкурс вежливости. Ибо сосед представляется соседу человеком зараженным, который лишь по злости ходит, вместо того чтобы слечь. Коснешься -- марсианин перескочит -- и готово: две, три недели, и в твой дом явятся двадцать пять пенсне, двенадцать легких, три трубы...
"Барин подвезу, недорого возьму!" Что это, совсем как в былые времена -- извозчик напрашивается. Да потому что на извозчиках никто не ездит. Однажды утром их мобилизовали для перевозки с вокзала замерзших тифозных -- с тех пор причина всех причин: имярек умер, он был безумец, он ездил на извозчиках до самого последнего дня...
Тщетно театр прельщает новой постановкой, тщетно знаменитый пианист, занесенный волной беженства, возвещает интереснейший концерт, тщетно милостью высших властей уцелевшие кабаре зазывают похабщиной. Профилактика съела зрелища. "Он" там, где больше двух человек. Верить можно лишь своим близким -- и то, когда приходят, садятся за стол, кто-нибудь немедленно бледнеет: он заметил на брате, отце, сестре и т. п. непобедимого врага... Немедленная ванна, уничтожение одежды, прививки -- но в доме скорбь. Зачем только этот человек живет с нами -- теперь мы все погибли!
Во время одного из надрывных последних веселий к нашему столу в ресторане "Палас" подошла дрожащая женщина и трагическим голосом, со слезами на глазах, сказала мужу: "Ты меня обманываешь, я тебя видела на извозчике! Тебе жалко, что у меня хорошие волосы..." Багровые румыны заглушили ее речь... "Сильвой"!
Свободы он не дает никому; но зато повсеместное равенство и братство. Командующий Кавказской армией, вагон которого дезинфицируется дважды в сутки, и случайно уцелевший пленный красноармеец, с которого конвоиры сняли сапоги и босого погнали по снегу; член особого совещания, умилительно верящий в спасительность какой-то камфоровой ладанки, запаха которой марсиане будто бы не выдерживают и переползают на... других членов особого совещания -- и его курьер, убежденный, что "вшу выдумали жиды"; кухарка и жена директора банка -- обе в чепчиках; хозяин киоска фруктовых вод и первейший богач, прятавшийся в одиночестве трижды окуренного особняка, -- оба идут, опираясь на палочку, бледнозеленые, кожа да кости, дрожащие руки, ввалившиеся глаза. Входишь в зал государственного банка, и от первого до последнего -- над всеми столами чепчики. Не отбывают воинской повинности, но лишаются красоты... Он помирит всех; отольются повешенным их неотомщенные слезы -- бравый полковник сойдет в ту же братскую могилу. Всех победил, соединил несоединимых. Пуришкевич и Мамантов, князь Евгений Трубецкой и партизан Семилетов -- какие эпохи первой и второй России съел непобедимый марсианин!..