Путь к женщине (сборник)

  -- Значит, вы ничего не имеете против того, что я сижу и разговариваю с вами?

  -- Наоборот. Одна бы я скучала...

III

   Они разговорились, и через пять минут двое незнако­мых между собой людей, даже хорошо не видящих друг друга, ночью, в темноте, на улице, при двадцатиградусном морозе, чистосердечно открывали один перед другим свои души... Он погибает, если уже не погиб. Он в общем долгие годы, а, в частности, ежедневно, ищет и никак не может найти подходя­щую для себя женщину-друга. Как у голодного на уме только хлеб, хлеб и хлеб, так ему, холостяку, всегда мерещится только любовь и любовь... Она, оказалось, тоже погибает, если уже не погибла, но только от другой причины. Четыре года тому назад, вернее, даже пять, ее муж, врач, уехал за границу; первое время аккуратно высылал ей оттуда и деньги, и продоволь­ственные американские посылки, а в последние полгода не шлет даже писем, и она не знает, что с ним, может быть, его уже и на свете нет.

   -- Главное, жаль детей, -- говорила она. -- У меня двое детей, обе девочки: одной 6 лет, другой 10, старшая ходит учиться.

   Услыхав про детей, Шурыгин от неожиданности опешил, однако в следующий момент сообразил, что это дела нисколько не портит, а скорее, наоборот, характеризует даму с положи­тельной стороны.

   -- У вас уже девочка 10 лет, а между тем вы сами так еще молоды, так хороши! -- взяв ее под руку, прижимался и прижимался он к ней, точно силился весь целиком вмяться ей в бок.

   Дама, точно неживая, точно сделанная из тряпок кукла, совершенно равнодушная к его нежностям, продолжала выкла­дывать перед ним свои беды.

  -- Поступить на службу мне не удается, это теперь так трудно. Продавать из вещей больше нечего: что можно было продать, все продала. Непроданным осталось только одно... но оно, кажется, сейчас очень дешево ценится.

  -- Что именно? -- спросил Шурыгин, заволновавшись и страстно посапывая носом в ее дешевенькое желтое боа, от которого пахло псиной.

  -- Разве вы не знаете что? -- ответила дама и, содрог­нувшись под шубкой, раздельно и приподнято проговорила: -- Любовь. Непроданной у меня осталась только любовь.

  -- Что ж, товарец ходкий! -- хихикнул Шурыгин, врываясь и врываясь страстным носом в боа дамы.

  -- Ходкий-то он ходкий, да я не умею им торговать, -- заметила дама. -- Вот учусь у профессионалок, да ничего не выходит. Поглядите, -- кивнула она на лениво и как-то беспутно слоняющихся в потемках женщин, -- некоторые из них уже по третьему разу уходили с мужчинами и опять сюда пришли. Умеют. А я все сижу и сижу. Я четвертый день как решила ступить на этот путь и четвертый день хожу здесь без всякого результата,

  -- А! О! Что? -- обрадованно завозился на месте Шуры­гин и переспросил: -- Только четвертый день занимаетесь этим?

   -- Пока не "занималась" совсем. Никто не берет.

   -- Совсем? -- взвизгнул еще больше обрадованный Шурыгин. -- И не надо совсем! О, это такой ужасный, такой ужасный путь! Еще никто не ступал на него, не поплатившись за него своим здоровьем, своей жизнью. К тому же у вас дети, двое девочек, вы должны хотя детей своих пожалеть.

   Он горячо убеждал ее оставить эту мысль, выбросить ее из головы, забыть про нее и в самых мрачных красках рисовал перед ней ужасы, которые ее ожидают.

   -- Это самый последний, самый гибельный путь! -- заключил он свою речь, прижимаясь к ней.

   Но, к его удивлению, его слова ничуть не испугали ее.

   -- Я сама знаю, что это гибельный путь, -- спокойно проговорила она. -- Я об этом уже все передумала, я все страхи уже пережила. Я хорошо знаю, на что иду, я много читала об этом, о болезнях и прочем. И я решилась на все, лишь бы спасти детей.

  -- Вам лучше всего надо найти себе здорового и поря­дочного мужчину и держаться его одного.

  -- Теперь моя очередь спросить вас: а как его найти? Где искать? А я сама знаю, что это единственное, что еще может спасти меня.

  -- Вам надо найти такого покровителя или друга, что ли, -- продолжал Шурыгин, волнуясь,-- который заботился бы о вас и о ваших детях...

  -- Я и сама такого ищу и уже отчаялась найти. Чтобы он и материально помогал мне и чтобы как мужчина был не противен.

  -- Такого можно найти.

  -- Ну найдите мне, найдите!

   Она оживилась. В ее тоне засквозило даже что-то деви­ческое, игривое.

   А Шурыгин тяжко вздохнул и произнес придушенно:

   -- Я найду...

   Через минуту, отдышавшись и взяв себя в руки, он при­нялся хитро выпытывать у нее, не обманывает ли она его, не сочиняет ли про мужа, пропавшего за границей, про детей, про себя, что всего четвертый день как вышла на улицу и что еще никого из мужчин не имела. Он ставил ей вопросы то прямо, то исподтишка, с расчетом поймать ее на лжи.

   -- О, какой, однако, вы подозрительный! -- нервно смеялась она, бессильная выбиться из паутины его вопросов. -- Уверяю же вас, что сегодня только четвертый день, как я выхожу. И напрасно вы говорите, будто уже раньше видели меня на бульварах. Это неправда. Это с вашей стороны даже нехорошо.

  -- Но не может быть, -- горячился Шурыгин, как следова­тель, -- но не может этого быть, чтобы за четыре дня никто вас не брал. Припомните хорошенько, подумайте и сознайтесь.

  -- Мне нечего припоминать, раз у меня ничего не было, -- защищалась дама.-- Вот это-то и доказывает мою неумелость. Опытных, бывалых, тех сразу берут. И, должно быть, я не знаю цен, что ли, какие теперь существуют, и очень дорого запраши­ваю. По крайней мере, когда я называю свою цифру, мужчи­ны вскрикивают, машут руками, смеются и бегут к другим.

   -- Сколько же вы просите?

   Она сказала сколько.

   Шурыгин вскрикнул, взметнул руками, рассмеялся.

  -- Вы с ума сошли, что ли? Кто же вам столько даст? Неизвестно, что будет дальше, ну а пока таких цен нет.

  -- А какие сейчас цены?

  -- Сейчас?

   И он назвал ей ряд цифр: за такую любовь такая цена, за такую такая...

  -- Так дешево? -- наивно, как маленькая девочка, удиви­лась дама.

  -- А вы думали как? -- улыбался Шурыгин. -- Безусловно, в связи с общим вздорожанием жизненных продуктов цены на любовь растут, но не в такой сильной степени, как это представ­лялось вам.

  -- Значит, этим тоже много не заработаешь... -- разоча­рованно и удивленно вздохнула дама. -- Печально... А я-то думала разбогатеть. Еще один воздушный замок рушится... Вот думала, и того себе накуплю и того; и детей одену и себя. А оно вот что... То-то те женщины, профессионалки, так стара­ются, так пристают к мужчинам, насильно навязывают себя, по три раза в вечер ходят. Я думала, что у них нахальство, жад­ность, -- а выходит, что иначе никак не выработаешь в день нужный минимум. И прежде я завидовала им, а теперь мне их жаль... Несчастные!

  -- Вот потому-то я и говорю, что задумали вы ужасное! -- воскликнул с жаром Шурыгин.

   Слово за словом, и он сознался, что порядочный мужчина, которого он имел в виду ей предложить для прочной связи, это он сам.

   -- Я так и знала, -- улыбнулась она, видимо довольная. Он смело обнял ее за талию и, тихонько повизгивая, как щеночек, начал тереться щекой и бородой об ее желтое боа.

   -- Ийе-ийе-ийе... -- похрюкивал он, жмуря от наслаждения глаза.

   Потом он завернул краешек ее старенькой, замшевой, липкой, в дырочках перчатки и стал целовать ее руки.

  -- А сладкая какая ручка! Ам-ам-ам! Вот не ожидал! Даже удивительно! И откуда берутся такие чудненькие ручки? И от­куда они только берутся? Ам-ам-ам!..

  -- Ой! А вы не кусайтесь!

  -- Как же вас не кусать? Разве можно вас не кусать, такую хорошенькую, такую славненькую, такую вкусненькую! Я такую, может, пятнадцать лет ищу!

   Было очень темно, и Шурыгин, приглядываясь сбоку к не­знакомке, нежно спросил:

  -- Я извиняюсь, мадам: вы блондинка или брюнетка?