Путь к женщине (сборник)

  -- Кто такой? -- спросила с улыбкой Ксения Дмитриевна, когда Гаша вернулась.

  -- Какой-то новый, незнакомый. Такой нахальный, прямо лезет! Я, говорит, только что принятый в коммуну, недавно пе­ребрался, и вы, говорит, меня еще не знаете. И попрошу, говорит, объяснить мне: на каком основании вы не допускаете в дом неизвестного вам человека? Если бы, говорит, я был вами замечен в воровстве, тогда другое дело. А это, говорит, даже на удивление. А от самого -- и духами, и помадами, и гос­спиртом!

   Они на некоторое время замолчали и погрузились в работу.

   Гаша строчила на машинке, Ксения Дмитриевна приши­вала пуговицы, метала петли вручную.

  -- Мне теперь надо поторапливаться перебираться от вас, -- печально вздохнула Ксения Дмитриевна.

  -- Что так? -- удивилась Гаша.

  -- "Женихов" боюсь. Мстить будут.

X

   "Дорогой Геня!

   Давно не писала тебе. Но напрасно ты объясняешь' это моей "леностью", "праздностью", "интеллигентством" и другими пороками.

   Причины моего молчания сложнее.

   Прежде всего, ты представить себе не можешь, как неза­метно обрастаешь в Москве множеством всевозможных "дел". В Москве даже людям, ничего не делающим, всегда некогда. И каждый москвич тебе скажет, -- поговори-ка с москвича­ми! -- как трудно из Москвы собраться писать. Не пишут даже людям близким, родным. Ты же для меня сейчас такой далекий и такой чужой, каким не был никогда. Зачем же, для чего же я буду очень торопиться писать тебе?

   Ты пишешь, что тебе "все известно" о моем поведении в Москве, что тебе подробно "обо всем" сообщают наши общие московские друзья и знакомые. Если это так, то тогда для чего же ты в нескольких письмах подряд "умоляешь" меня написать тебе о том, как я "устроилась" и каково мое самочувствие "физическое и нравственное"? О, как во всем этом я отлично вижу тебя, лжец ты этакий и притворщик! И как великолепно это дорисовывает тебя: подглядывать за мной через третьих лиц! Спрашиваю серьезно: по какому праву ты продолжаешь инте­ресоваться мной, следить за мной? Ведь по существу между нами все было кончено еще два с половиной года тому назад, когда я, по твоему настоянию, уехала из Харькова в Москву! Оставь, пожалуйста, меня в покое, прекрати свои гнусные допросы, "нашла" я себе кого-нибудь или еще никого "не нашла". Какое тебе до меня дело? Мы сейчас посторонние друг другу люди.

   Ты злишься и спрашиваешь, на каком основании я бе­гаю "по всей Москве" и выставляю тебя пред твоими москов­скими друзьями и знакомыми человеком низким, подлым, коры­стным. Я-то, Геня, никому не жалуюсь на тебя, а вот ты действи­тельно звонишь по всему Харькову, какой я была невозможной женой, как я изводила тебя, доводила до сумасшествия. Наши общие харьковские друзья и знакомые подробно пишут мне обо всем этом...

   Относительно того, как я "устроилась" в Москве, мог тебе сообщить, что я уже два года живу у Гаши. Тебя удивляет, как я, с моим характером, уживаюсь со своей "бывшей горничной". А вот представь, что уживаюсь. Это только с тобой я не могла ужиться, а с другими уживаюсь прекрасно. Фактически я живу у Гаши, конечно, прислугой. Нет той самой тяжелой и грязной работы, которой я не выполняла бы. И я этим бесконечно довольна. Я горжусь, что приобрела у Гаши эту выучку, этот двухлетний тру­довой стаж, что прошла важный житейский факультет. Многому я тут научилась, от многих отделалась предрассудков, стала трез­вой, практичной, деловой, и ты теперь меня не узнал бы. Вот у кого и тебе поучиться бы: у них, у таких людей, как Гаша и Андрей. Какие это хорошие, ясные, прозрачные до самого дна люди!

   Вот тебе в двух словах о моем самочувствии, "физическом и нравственном": нигде и никогда я не чувствовала себя так хорошо, как теперь здесь, у Гаши и Андрея.

   Крепкие нервы этих простых деревенских людей, их примитив­ная жизнь, несложная психика, без "вывихов" и "провалов", дей­ствуют на меня самым исцеляющим образом. Я сама не ожида­ла таких благих для себя результатов. Точно пожила в здоровой местности. Точно подышала воздухом океана. Точно, наконец, отыскала свою мать-природу и перестала чувствовать себя "си­роткой". Гаша и Андрей, эти дети природы, они как бы заражают меня своим здоровьем, своим крепким настроением, своей страш­ной жизненной устойчивостью. И я у них совершенно излечила свое сердце, когда-то так безжалостно расколотое тобой.

   Тебя я больше не люблю.

   Но об этом подробно потом. Сперва окончу то, о чем начала...

   Благодаря участию во мне Андрея и Гаши, я изучила в Москве важное ремесло. Я окончила курсы машинописи по американской системе, имею диплом за подписями и печатями "Моспрофобра", к настоящему дню зачислена уже в пяти со­ветских учреждениях кандидаткой на должность. Кое-что зара­батываю возней с детишками в нашей маленькой "детской комнате" при коммуне шоферов. Кое-что добываю изящным рукоделием, художественным вышиванием, знакомство с кото­рым теперь мне тоже пригодилось. А как только получу службу, так запишусь на вечерние курсы стенографии или корректуры или еще куда-нибудь, пока не решила.

   Эх, и заживу же я тогда!

   Но я уже и теперь живу.

   Странно: звание машинистки-переписчицы само по себе ничтожное звание, это я сама сознаю, но если бы ты знал, Геня, какое оно мне дает великое ощущение своей личной силы, какую вливает в меня твердую уверенность в моем будущем! Но ты, пожалуйста, не смейся надо мной...

   И никаких "мужей" мне сейчас не нужно! Вот что!

   Это, новое во мне, тоже очень весело переживается мною теперь. К черту вас всех! Тут, было, потянулись ко мне своими обезьяньими лапами "женихи" из приятелей Андрея, когда ус­лыхали, что я приобрела профессию и могу стать выгодной женой. Ну и прыткие же вы все, мужчины! Но я их всех прогнала от себя, отдавала на растерзание Гаши. Словом, "женихи" ле­тят от меня, как пух от ветра, я теперь, по выражению Гаши, "швыряюсь ими". И на самом деле, для чего они мне? Быть их содержанкой -- как когда-то я была содержанкой у тебя -- для меня сейчас нет необходимости. Сейчас я сама зарабатываю на себя. А любить, если кто полюбится, можно и без "брака".

   Все мои помыслы сейчас о другом.

   Мне сейчас до умопомрачения нужно только одно: работа, работа и работа.

   И больше ничего мне не нужно.

   И ты, Геня, мне совершенно не нужен. Мне непонятно, что я когда-то так беззаветно любила тебя. Была девочкой, дурой, и ты сделал меня своей рабыней, развил во мне собачью преданность к тебе. Идеал каждого мужчины -- иметь рабыню с "собачьей пре­данностью". И вот я наконец освободилась от этого рабского чув­ства к тебе. Цепи сорваны, любви к тебе у меня нет, я свободна.

   Помнишь, Геня, ты всегда, и в разговорах и в письмах, лю­бил мне объяснять меня, копался в моей "женской психологии". Так позволь же и мне, на прощанье, хотя разик, углубиться в твою "мужскую психологию". Но, предупреждаю, берегись, я буду откровенна с тобой как никогда.

   Ты имел обыкновение твердить мне, что я, твоя жена, несмо­тря на "надвигающуюся мировую революцию", не представляю из себя в "советском государстве" "общественно полезной единицы". По правде сказать, бывали моменты, когда эти твои фразы все-таки действовали на меня. Я думала: неужели я на самом деле такая никудышная? Но скоро я поняла скрытый смысл тех твоих фраз. Сознайся, не об "общественной полез­ности" моей беспокоился ты. Тебе нужно было только чтобы я поступила на службу, тебе нужно было только мое жалованье, ты сокрушался только о том, что я жила на твой счет. Зачем же притягивать сюда "мировую революцию", когда попросту тебе денег жаль! Мерзавец ты, а не революционер! Почему ты не поступил со мной честно, почему ты прямо не сказал мне про деньги, а прятался за "неокрепшее социалистическое государ­ство", за "красный призрак мирового пожара", за всякую всячину? Громоздил на себя все, целые государства, целые миры, лишь бы спрятать себя. И все-таки себя не спрятал. Несмотря на "ми­ровую революцию", вижу тебя как облупленного, каков ты есть.