Путь к женщине (сборник)

   -- Теперь вы сами, Гаша, видите, что это за человек! -- обрадовалась Ксения Дмитриевна поддержке и начала жало­ваться: -- Если бы вы знали, как строго он относился ко мне, как однобоко судил обо мне! Он старался выискивать во мне только одно дурное! А хорошего ничего не замечал! А всей моей безграничной любви к нему не видел! Несчастная я!

   -- А что это там сбоку приписано красным карандашом? -- нагнула лицо Гаша к самому столу и пальцем указала на оборот письма.

   Ксения Дмитриевна перевернула письмо и прочла: "Мои денежные дела по-прежнему скверны, сейчас июль, а нам за март еще не платили..."

  -- Это неинтересно, -- с брезгливым чувством поморщи­лась Ксения Дмитриевна и возвратилась к прежнему месту письма: -- "...Скажи сама, зачем нам было притворяться? Зачем лгать? Зачем сохранять видимую оболочку семьи, когда ника­кой семьи у нас не было? К чему было обманывать других и насиловать собственную совесть? Разве не лучше было сде­лать то, что мы с тобой в конце концов и сделали: разойтись и для большей прочности развода разъехаться на жительство в разные города? Верь мне, что, будь у меня тогда деньги, я пред­ложил бы тебе разъехаться нам даже в разные государства..."

  -- "В разные государства"! -- горько рассмеялась Ксения Дмитриевна, подперла голову руками, и из ее внезапно напух­ших глаз закапали на стол слезы. -- Он даже за границу со­гласен был уехать, лишь бы подальше от меня! И это за всю мою любовь к нему! А я-то! А я-то, дура, как любила его, как много вкладывала в любовь к нему! Я всю душу ему отдала! О, если бы он хоть раз поглубже заглянул в меня! Как он не понимал меня!

   Она прижала к глазам носовой платок, наклонила над столом голову, замолчала.

   Гаша, не переставая энергично работать, мельком выгляну­ла на нее из-за машины.

  -- Что вы, Ксения Дмитриевна! -- удивленно произнесла она и заморгала влажными ресницами. -- Вы очень-то не уби­вайтесь из-за него! С какой стати? Было бы из-за кого!

   -- Что же мне делать? -- скрестила на груди руки Ксения Дмитриевна, с умоляющим, в слезах лицом. -- Что же мне делать, когда я и сейчас продолжаю любить его, несмотря ни на что! А ему что? А ему ничего. Ему безразлично. Для них, для мужчин, любовь -- это только половой акт, только одна физиология, как вовремя высморканный нос. И мы для мужчин не больше, чем носовой платок, в который можно при надобности высморкаться, не дороже чем плевательница, в которую можно при потребно­сти сплюнуть. Ну скажите, ну разве не обидно все это сознавать!

   Выкиньте его из головы, и больше ничего, -- посоветовала Гаша. -- Вы молодые, интересные, с хорошим образованием. И в своей жизни еще не таких встретите. -- Гаша высунула из-за машины лицо: -- Хотите, я познакомлю вас с некоторыми нашими холостыми шоферами? Тут двое давно не дают мне покоя. "Познакомьте да познакомьте с вашей жиличкой". "Разрешите да разрешите прийти вечерком чайку попить".

   Ксения Дмитриевна безнадежно улыбнулась:

  -- Нет, Гаша, вы еще не знаете меня с этой стороны. У меня это происходит как-то по-особенному. Я сейчас мертвая для других.

  -- Ну, это мы еще посмотрим, -- улыбнулась Гаша. Ксения Дмитриевна меланхолически вздохнула и продолжала чтение.

  -- "...Ты все пишешь мне, Ксюнчик, о своей "безумной любви" ко мне, о том, что она у тебя не проходит, несмотря на то, что мы разъехались в разные города. Дорогая моя! С научной точки зрения это так понятно. Должен тебе сказать, что по своей психофизической консистенции ты, очевидно, принадле­жишь к известным в медицине субъектам редкого типа, одержи­мым той или иной маниакальностью, с характерными для этого рода субъектов клинически установленными признаками..."

   У Ксении Дмитриевны упали руки на стол, из груди вы­рвался стон отчаяния.

  -- Ну вот видите, Гаша, с каким равнодушием, с каким холодом "ученого" он разбирается во мне, в моем чувстве к нему! Я для него не больше чем для натуралиста подобранная на земле дождевая улитка!

  -- Значит, не любит! -- вывела заключение Гаша. -- Зна­чит, другую себе нашел.

  -- Не может этого быть! -- не верила Ксения Дмитриев­на. -- Я, как женщина, всегда нравилась ему, никогда не отказы­вала ни в каких ласках! Пусть-ка найдет другую такую дуру!

  -- И уже нашел, -- убежденно сказала Гаша, работая на машине.

   Лицо Ксении Дмитриевны внезапно выразило испуг:

  -- Вы думаете, Гаша?

  -- Обязательно.

  -- Но он клянется мне, что другой у него до сих пор нет!

  -- Это ничего не значит. Мужчина может "клясться" в чем угодно.

   Ксения Дмитриевна закрыла глаза.

   -- О! Это самое ужасное для меня, самое мучительное! Сидеть здесь и знать, что вот сейчас там, в Харькове, другая заменяет ему меня!

   Она раскрыла глаза, судорожно разжала пальцы рук, поры­лась в коробке с письмами.

   -- Вот тут он где-то опровергает это... "...Категорически утверждаю, что внутренняя драма моего разлада с тобой и вообще разочарования в семье буржуазного типа созрела у меня сама собой, без давления извне какими бы то ни было новыми "увлечениями". Теперь, после такого урока с тобой, "увлечься" вновь мне очень трудно, почти невозможно. Так что твоя звериная ревность и угрозы "приехать в Харьков, чтобы растерзать на месте нас обоих", тут по меньшей мере неуместны и лишний раз подтверждают ту твою одержимость, о которой я тебе писал в прошлый раз. Повторяю: у меня нет никого и живу я один. Думаю, что вообще я не способен на любовь с женщиной, я способен на кооперацию с женщиной...

   ...Что же касается того, дорогая, что ты в Москве сходишь с ума без меня, то опять-таки, становясь на научную точку зрения, я вижу в этом одно физиологическое. Будь, деточка, взрослой, поста­райся поскорее найти себе мужчину, который физически заменил бы тебе меня. Свет не клином сошелся на мне. И ты не урод. При желании человека подходящего найдешь себе легко. Попроси своих старых московских подруг с кем-нибудь познакомить тебя..."

  -- Учит! -- отшвырнула от себя письмо Ксения Дмитриев­на, и лицо ее наполнилось негодованием. -- Вы понимаете, в чем тут дело, Гаша?

  -- Еще бы, Ксения Дмитриевна, не понимать, -- останови­ла Гаша на минутку машину. -- Об вас "заботится". Не может успокоиться, пока вы не сойдетесь с другим. Все боится, что к нему в Харьков приедете.

  -- "...И, конечно, Ксюшечка, я всецело присоединяюсь к твоему сожалению о том, что, находясь почти за тысячу верст от тебя, я не могу лично помочь тебе в твоем чисто физическом томлении в этот трудный для тебя, так сказать, переходный пе­риод, пока ты перейдешь к другому мужчине..."

   -- Ну не подлец он после этого! -- посмотрела Ксения Дмитриевна на Гашу, оторвав от письма взгляд. -- Как будто речь идет о моем переходе на другую службу или о переезде на новую квартиру!

   Гаша в ответ только втянула голову в плечи, не прекращая энергично вертеть колесо машины.

  -- "...К сожалению, Ксюша, финансовый кризис мой про­должается, сейчас ноябрь, а нам еще не выдавали за июль. Столь неаккуратное получение жалованья путает все мои пла­ны, губит в самом зародыше все мои благие пожелания, и мне очень неловко перед тобой, что я за все это время не мог тебе выслать денег. Кальсоны получил и благодарю..."

  -- Как?! -- остановила Гаша машину, вся посунулась вперед, в ужасе вытаращила на Ксению Дмитриевну глаза. -- Значит, это вы ему послали те новые кальсоны, ему, ему? А гово­рили -- "брату"... Я бы такому черту рубашки не выстирала, а вы ему шлете новые кальсоны! Такими женщинами, как вы, муж­чины пользуются.

   Ксения Дмитриевна смущенно закусила губы...

VIII

  -- Она женщина деликатная, ученая, не нам пара, -- усерд­но строчила на машине Гаша и полушепотом говорила сидев­шему рядом с ней шоферу Чурикову. -- И с ней нельзя того обращения иметь, как с нашей сестрой, деревенской. Это вы тоже возьмите во внимание, Иван Васильевич.