Путь к женщине (сборник)

   Ксения Дмитриевна сделала маленькую паузу и нереши­тельно сказала:

  -- Есть и еще одно обстоятельство...

  -- Какое? -- испугался Чуриков.

  -- Вот какое: как вы думаете, смогу ли я быть вам хоро­шей парой, я, происходящая из другой среды?

   Чуриков повеселел, заблистал:

   -- Я за такой и гонюсь. У нас все за такими гоняются. Постольку поскольку!

   Ксения Дмитриевна взялась рукой за лоб и рассмеялась слабым неудавшимся смехом, почувствовала вдруг, что ей боль­ше хочется плакать, чем смеяться.

   -- Почему же вы за такими "гоняетесь"? Что вы видите в них хорошего?

   -- Вроде как завлекательней! Захватистей! Определенно!

   Ксения Дмитриевна, полная странной усталости, чтобы не потерять сознания, пересилила себя, встала, прошлась по комна­те, остановилась в дальнем углу, прислонилась одним виском к холодной кафельной печке, задумалась.

   Подозревает ли Геннадий Павлович, какой ценой она пытается "устроиться" в Москве?

   Чуриков сидел на стуле, лицом повернулся к ней, прово­дил раскаленной ладонью по ершистым волосам и тоже думал.

   Что ей еще сказать? Кажется, все главное уже сказано. А между тем чувствуется, что еще чего-то не хватает, самого пустяка...

   -- Гаша! -- подошла Ксения Дмитриевна к кухонным дверям. -- Можете идти. Наши "секреты" окончены.

   Из кухни моментально вбежала в комнату Гаша с крас­ным, пожираемым любопытством лицом, с расширенным, нюхаю­щим воздух носом.

   Она кольнула пытливым глазом одного, другого, потом спросила:

  -- Ну, как у вас тут дела?

  -- Дела скверны, -- лениво отозвалась Ксения Дмитриев­на, валясь на диван.

  -- Они не согласные, -- указал на нее пальцем Чуриков.

   -- Нет, правда, скажите, на чем-нибудь порешили? -- спросила Гаша и опять подозрительно посмотрела на одного, на другого, не скрывают ли от нее. -- На свадьбе скоро будем гулять? -- пошутила она.

  -- Порешили на том, что свадьбы нашей не бывать, -- как бы со злым торжеством произнесла Ксения Дмитриевна, полу­лежа на диване и ни на кого не глядя.

  -- Что так? -- удивилась Гаша.

   И ей пришлось выслушать от них обоих содержание их беседы.

  -- Чудак вы, Иван Василии! -- посмеялась она. -- Ну разве же так делают? "Ответ сейчас, начинать жить вечером". Все-таки надо сообразоваться, кому вы предлагаете. На такое не каждая согласится.

  -- Это я им к примеру предлагал, -- оправдывался Чури­ков, вдруг почувствовавший страшный прилив жара и расстегивая на себе френч, -- определенно! Другая сама торопится, чтобы вроде не дать человеку опомниться. Постольку поскольку.

  -- Надо было не так, -- учила его Гаша. -- Сегодня надо было бы только поговорить с невестой об ее родных, рассказать ей о своих, показать свой характер, узнать ее. Завтра прошлись с ней вдвоем в кино. Послезавтра прокатились бы на вашей машине. Потом можно было бы поставить самовар, накрыть на стол чистенькую скатерть, попить чайку, посидеть и уже сделать предложение в окончательном смысле. А не так!

   -- Моя машина вчерась стала в ремонт, оттого я сегодня и гуляю, -- сказал Чуриков. -- Но если Ксения Дмитриевна захотят, для них я в два счета могу другую машину достать, и эта будет чище моей. Определенно!

   Он встал, закланялся перед диваном, на котором полуле­жала Ксения Дмитриевна, бледная, с лихорадочно блестящими красивыми глазами.

  -- Ксения Дмитриевна! Желаете, прокатимся куда-нибудь сейчас! Погода хорошая, время тоже позволяет. Постольку по­скольку!

  -- Куда я с вами поеду? -- с беззащитным видом повела Ксения Дмитриевна узкими плечами.

  -- Хоть в Сокольники, хоть в Петровский парк. Можно махнуть в Останкино, там тоже есть где посидеть. Определенно!

   Чуриков сверху вниз вперил в невесту круглые желтые ястребиные глаза.

   -- Можно в нашем кооперативе взять чего-нибудь с собой на дорогу. В нашем кооперативе все дешевле, чем везде. Пирожных наберем, фруктов, наливок сладких, наливки у нас по ценам госспирта, порожнюю посуду принимают обратно, бутыл­ки по шести копеек, полбутылки по четыре.

  -- Нет! Нет! -- замахала руками Ксения Дмитриевна. -- Замолчите! Никуда я с вами не поеду, ни в Петровский парк, ни в Сокольники.

  -- Я по-хорошему вас приглашаю, Ксения Дмитриевна, по-семейному. Вы не подумайте чего-нибудь. Определенно!

   Ксения Дмитриевна раздраженно отмахнулась от него рукой, нетерпеливым жестом дала понять, чтобы он немедленно уходил.

  -- Значит, ваш отказ надо понимать в полном смысле? -- оскорбился Чуриков и принял холодный тон.

  -- Да, в полном, в полном.

   Чуриков схватил со столика свой новый каскет и, помахи­вая им влево и вправо, как на прогулке, направился к выходу.

  -- Честь имею кланяться! -- со злобной галантностью отчеканил он на ходу. -- Определенно!

  -- Я за вами закрою, -- погналась за ним Гаша. -- Ну? -- через минуту с интересом спросила она у Ксении Дмитриевны, возвратившись в комнату.

  -- Жуть берет, -- зябко поежилась Ксения Дмитриевна на диване.

  -- Отчего?

  -- От этих ваших шоферов. Так и вспоминаются герои из разных уголовных кинодрам.

   Гаша рассмеялась.

  -- Ну что вы, что вы, Ксения Дмитриевна. Это вас с непри­вычки. А как же мы с ними живем?

  -- Не знаю, как вы с ними живете, но я их боюсь.

  -- Что так? Это вы напрасно.

  -- Уж очень все у них просто, -- объяснила свое ощуще­ние Ксения Дмитриевна. -- И человека задушат просто, если задумают. Завезут, задушат, сбросят с машины в канаву.

   Ее залихорадило.

   -- В Петровский парк меня зазывал... -- стуча челюстями, прошептала она с таким лицом, точно на нее надвигалось страшное привидение. -- В Сокольники сманивал... В Останкино...

   Голос ее захрипел и оборвался.

   -- Что с вами, Ксения Дмитриевна! -- бросилась ее обнимать испуганная Гаша. -- Успокойтесь! Это вы просто от расстройства! Какие они там "душители"! Не бойтесь! И неужели же я отдам вас кому попало?

   Вечером, когда Ксения Дмитриевна укладывала Клаву и Женю спать, а Гаша простирывала в кухне их рубашонки, с черного хода постучали.

  -- Кто там?

  -- Гаша, открой.

  -- А кто это?

  -- Я, Митриевна.

   Гаша открыла дверь и впустила в кухню сморщенную, нищенски одетую старуху с темным покойницким лицом и с живыми мышиными глазками. От старухи Митриевны, по словам одного из шоферов, пахло покойником.

  -- Гаша, правда, что сегодня приходил к вам сватать вашу жиличку Чуриков из нашего этажа?

  -- Да, приходил, хотя я не знаю, из какого он этажа. А что?

  -- А его самого вы хорошо знаете?

  -- Знаю, но не очень.

  -- Видать, что не очень, -- засуетилась Митриевна, забега­ла глазками из-под черного порыжелого платка. -- Вы живете в четвертом этаже, а мы во втором, в одном с ним калидоре. И несчастная будет та женщина, которая пойдет за него.

   -- Почему? -- насторожилась Гаша.

   Старуха осмотрелась, заговорила тише:

  -- Только вы смотрите не выдавайте меня. Помните, как в прошлом году во всех этажах подписи против него собирали, когда он, пьяный, за то, что его любовница не захотела делать себе аборт, вышиб из нее ногой семимесячного ребенка?

  -- Да разве это он?

  -- Он самый. Ванюшка Чуриков. Пройдите в наш калидор, у кого хотите спросите.

   Старушка повернулись и по-мышиному выскользнула за дверь.

   Гаша бросила стирку, села на табурет, схватилась руками за голову...

IX

  -- Знаете, Гаша, о чем я вас попрошу? -- обратилась однажды вечером Ксения Дмитриевна к Гаше, когда обе они сидели при электрическом свете за большим столом и по обык­новению шили белье.

   Ну? -- спросила Гаша, не отрывая глаз от работы.

  -- Больше не знакомьте меня ни с кем из мужчин.

  -- Как? Уже? То просили как можно больше знакомить, а то уже не хотите?