Путь к женщине (сборник)

  -- Вот спасибо! -- приносила она через несколько минут ребенка обратно, очень довольного выпавшей на его долю про­гулкой.

   Матери по мере своих сил давали воспитательнице за ее труды помесячную плату, и у Ксении Дмитриевны появились первые заработанные личным трудом деньги...

   Гораздо слабее она проявляла себя в качестве домаш­ней хозяйки.

   Особенно трудно ей было управляться со скоропортящи­мися продуктами, привозимыми стариками Андрея и Гаши в Москву из деревни.

   Старики, крестьяне-бедняки, стеснялись приезжать в Москву к своим детям с пустыми руками, чтобы дети не поду­мали, что они желают на даровщинку попользоваться их бо­гатством, кровом, самоваром, харчами. И приезжали ли из Ря­занской губернии отец Андрея или мать Гаши, приезжали ли их шурины, зятья, братья,"сестры, свояки или просто земляки, надеющиеся поступить в Москву на фабрику работать, все они в виде подарка, чтобы Андрей и Гаша лучше их принима­ли, привозили им что-нибудь из деревенского съестного. И в доме иногда собиралось ведра два топленого рязанского мо­лока, корзины две треснутых и протекающих яиц, несколько пар битых кур, подернутых скользкой плесенью, липнущая к рукам телятина...

   Но больше всего Ксению Дмитриевну удручала почему-то свинина.

   Чаще всего случалось так, что кто бы ни приезжал к ним в Москву из Рязанской губернии, все непременно привозили сви­нину: тот -- пуд, тот полпуда... И Ксения Дмитриевна не знала, что с этой свининой делать. Она подавала ее во всех видах и во всех случаях, и на завтрак, и на обед, и на ужин, и с собой Андрею на работу, и совала уезжающим из Москвы на дорож­ку. По воскресным дням на свободе все в доме старались есть свинину целый день, пичкали ею детей, потчевали гостей. И ку­да бы ни отправлялись в торжественные праздники Андрей, Гаша, Ксения Дмитриевна и их приезжие родственники -- в сад ли с музыкой, в Госкино, на лекцию об аборте или на диспут о патриархе Тихоне, -- везде они сидели и тягостно думали о свинине, как бы она не испортилась дома. И, не дождавшись окончания акта в театре или речи оратора на диспуте, они вдруг тяжко поднимались со своих мест и всей многочисленной компанией, на удивление публике, длинным гусь­ком пробирались к выходу, удрученно спешили домой доедать бесплатную свинину.

  -- А ты как думаешь, Гаша, -- озабоченно спрашивал по дороге Андрей у жены, -- она за это время, пока мы ходили, не могла завоняться?

  -- Навряд, -- говорила Гаша, чтобы успокоить себя и других, а сама тотчас же прибавляла: -- Но мы должны изо всех сил стараться съесть ее сегодня. Иначе завтра она ис­портится.

   И все ускоряли шаги.

   Ксению Дмитриевну, как заведующую этими делами, по­сылали вперед...

   Так с утра до ночи носясь по дому то за тем, то за этим, возясь с детьми, то с Гашиными, то с чужими, Ксения Дмитриевна, вспомнив о Геннадие Павловиче, любила потешить себя гордой мыслью, что было бы с ним, если бы он увидел, какая она сдела­лась хлопотунья, как научилась в Москве зарабатывать?!

VII

   Андрей был на работе.

   Дети спали.

   Гаша при электрическом свете шила больничное белье, откладывала в сторону готовое, принималась за новое.

   Ксения Дмитриевна сидела за тем же столом, рылась в картонной коробке с письмами Геннадия Павловича и, чтобы Гаше было веселее работать, прочитывала некоторые из пи­сем вслух.

   Читала она резко, с раздражением, с намеренным под­черкиванием наиболее примечательных мест.

  -- "...Сознайся, Ксюша, ты только языком болтала о своем стремлении к умственному развитию, к духовному совершен­ствованию. Ты только повторяла заученные красивые слова, вроде наиболее памятных мне: "гармония чувств", "поэзия пе­реживаний"... Теперь мне вспоминать об этом смешно, а тогда, когда я был моложе, глупее, я, естественно, верил этой галиматье. Я верил всем сердцем, что в трудах и борьбе ты вместе со мной будешь стремиться сделаться человеком".

  -- Вот видите, -- сказала Ксения Дмитриевна. -- Он все напоминал мне, чтобы я старалась "сделаться человеком". Как будто я была не человек.

  -- А кто же вы? -- спросила Гаша. -- Собака? Ну нет, мой муж меня собакой еще не обзывал, нет!

   Ксения Дмитриевна, прежде чем читать дальше, пропусти­ла несколько маловажных строк.

  -- "...И что же в конце концов у нас с тобой получилось? Или ты думаешь, я ничего не замечал, убаюканный твоими слад­кими речами? Нет, дорогая моя, я все замечал и глубоко стра­дал. Я не мог видеть, я не мог переносить, как ты абсолютно ничего не делала, ничем не интересовалась, ни на йоту не развивалась и как все это нисколько не смущало тебя. Аллах тебя ведает, чем ты жила. Когда же я напоминал тебе о твоих "красивых" словах и прекрасных намерениях, ты постоянно ссы­лалась мне на внешние, якобы неблагоприятные обстоятель­ства, просила подождать, злилась, говорила, что "нельзя же все сразу". И вот, наконец, грянула революция. Я подумал, -- слава аллаху! -- может быть, революция разбудит тебя, может быть, она встряхнет тебя, заставит серьезно задуматься над собой, за что-нибудь взяться. Ничуть не бывало! За все время револю­ции ты не прочла ни одной газеты. Скажешь, это мелочь? Но как она характерна для тебя, как для женщины вообще и "жены мужа" в особенности. Еще бы! Ты добилась своего, ты достигла всего, ты "устроилась", ты уже "замужняя женщина", чего же тебе еще желать?.."

   -- Неправда! -- вырвался из груди Ксении Дмитриевны возмущенный крик, руки ее задрожали, ресницы заморгали. -- Неправда! Я никогда не говорила, что мне уже больше "нечего желать"! Напротив! Я многого желала! Прежде всего я желала учиться, а он смеялся над этим, настаивал, чтобы я служила, зарабатывала.

  -- Это не муж, если жена работает, -- сказала Гаша. -- Я работаю по охоте, а не потому, что муж мне велит. Если бы я сейчас бросила работать это белье, мой Андрей ничего бы мне не сказал. А если бы сказал, я бы ушла от него. На кой черт мне муж, если я сама на себя зарабатываю!

  -- "...Между тем, -- читала дальше Ксения Дмитриев­на, -- революция все сдвинула со своих мест. Жизнь делалась все труднее объективно. И я напрасно ожидал, что ты, быть может, поймешь новую создавшуюся обстановку. Ничего по­добного! Ты с прежним легкомыслием порхала по поверхности жизни... В таком состоянии застает нас с тобой голодный год. Я работаю, я надрываюсь, я изнемогаю в борьбе за жизнь. Что же в это время делаешь ты, моя "жена", моя "подруга", мой жизненный "товарищ"? Как помогла ты мне, как поддер­живала ты меня? Вспомни: одни упреки, одни жалобы, что я "погубил" твою жизнь. Но это еще большой вопрос, кто из нас кого погубил..."

  -- И все врет! -- покраснела до корней волос Ксения Дмитриевна от обиды. -- Я продавала тогда на толчке наши домашние вещи, свои наряды, старалась, чтобы ему было легче!

  -- Напрасно, -- помотала головой Гаша с неодобрением. -- Напрасно продавали свои вещи. Пусть бы он свои продавал.

  -- "...И вот, -- читала Ксения Дмитриевна, -- из нашего дома выветрились последние намеки на "семейный уют". Се­мьи не было. Была одна пустота плюс безграничная, ежеминут­но подогреваемая досада. Была некрасивая и непродуктивная совместная жизнь, странное сожительство под одной кровлей двух человеческих существ, неизвестно для кого и для чего нуж­ное... Словом, дорогая моя, утвержденный обычаем образец старого брака не удовлетворил меня, пришелся мне не по вку­су. Кто знает, быть может, у нас с тобой когда-нибудь еще и явится возможность организовать семью нового, не буржуазно­го типа. Но пока нам ничего другого не оставалось, как только отпустить друг друга на свободу и сделать это по возможности тихо, без скандала, по-хорошему, оставаясь друзьями..."

  -- "Друзьями"? -- возмущенно подхватила Гаша. -- Ну нет, Ксения Дмитриевна, я бы так просто его не отпустила! Я бы с него свое взяла!