Путь к женщине (сборник)

   -- А есё вон ту тетю.

   Отец так и впился в нежную щечку дочки поцелуем, окон­чательно восхищенный ее необыкновенным умом, и как пушин­ку поднял ее в своих сильных руках высоко на воздух.

  -- Ну на, получай конфетку и иди скорей спать, -- опус­тил он ее на пол и сунул ей в руки шоколадку.

  -- Поцелуй папу! -- подсказала с места мать.

   Отец, кряхтя, опять присел на корточки и подставил дочке одну щеку.

   Дочка сперва откусила зубками краешек шоколада, разо­чек жевнула, потом маленькими, испачканными в шоколаде губ­ками поставила отцу на щеке кругленькую шоколадного цвета печатку. Отец заржал вбок от удовольствия и зажмурил глаза.

   Затем Клавочка повернулась ко всем пряменькой спин­кой и учащенными шажками удалилась в темную спальную.

   Слезы выступили на глазах улыбающейся Ксении Дмит­риевны.

   Вот о какой жизни она мечтала, когда сходилась со своим Геннадием Павловичем! Только что прошедшая перед ее глаза­ми живая сцена семейной радости как будто была срисована с ее былых грез. Никогда не простит она Геннадию Павловичу того, что он не разрешил ей иметь от него ребенка, все откла­дывал, хитрил, говорил: "Потом, потом, не теперь". В этом тоже сказался все тот же его беспримерный мужской эгоизм.

  -- Куда сегодня ездил? -- спросила Гаша у мужа, и, дей­ствуя длинным языком, как поршнем, она всячески старалась извлечь из цилиндрической кости мозг.

  -- Сегодня моя машина до обеда стояла, отдыхала, -- не сразу отвечал Андрей жуя. -- Зато после обеда как начали меня гонять! -- слабо улыбнулся он, отяжелев от сытости. -- Как начали меня скрозь посылать! -- призакрыл он глаза, выгляды­вая из-за большой говяжьей кости, которую держал в обеих руках. -- То в отдел! То в аптекоправление! То в один диспан­сер, то в другой! Потом в детдом! Потом на 28-ю версту в кремлевский совхоз, зеленых веток нарезать на гроб какому-то ответственному покойнику...

   Кончив есть, он грузно пересел в кресло.

   -- Узнал новость, -- ни к кому не обращаясь, произнес он, окончательно разомлевший в мягком кресле. -- Шофер из нашего дома, с третьего этажа, Федька Защипин, со своей Лизой разводится.

   Ксения Дмитриевна навострила слух.

   Гаша привскочила на месте.

  -- Разводятся? -- переспросила она, сметая со стола об­глоданные кости, хлебные крошки. -- Интересно почему?

  -- Поругались, -- сонно улыбнулся в пространство Анд­рей. -- Федька взял моду каждое первое и пятнадцатое число половину получки в пивной пропивать. А жене, Лизке, говорил, что на партию вычитают. Она сперва верила, терпела, молчала, только партию ругала, что очень много вычитают... Потом возьми и справься в ячейке... А в ячейке ей сказали, что вычеты, безу­словно, бывают, только не такие огромные... И дали ей точную выписку за последние месяцы... Она так и ахнула, когда увиде­ла... А тут наши бабы, шоферы, возьми да и шепни ей, что ее Федьку люди видали, как он на своей машине марух катал... Ну и пошло... Решили брать развод...

  -- А дети? -- спросила Гаша.

  -- Детей делят пополам.

  -- Понятно, помогать он ей будет?

  -- Сказал, что будет, если не заметит с мужчинами. "Ха­халей твоих содержать не буду". А она: "Это не твое дело, захочу -- десять любовников заведу, тебя не спрошусь, а давать на ребенка все равно должен".

   -- А с вещами как? -- поинтересовалась Гаша.

   Андрей с отчаянным видом махнул рукой.

  -- Детей поделили легко, каждый рад был избавиться... А как дело коснулось вещей, сразу схватились драться... Вот, говорят, драка была!.. Обои -- здоровые, толстые, полнокров­ные!.. Дерутся, и никто никого подолеть не может... Весь ихний калидор сбежался смотреть, как они били друг об дружку новые вещи... Всем было жаль хороших вещей...

  -- А хорошие были вещи? -- заискрились зеленые с желтинкой глаза у Гаши, потянулись к Андрею.

  -- О! -- рассердился Андрей и полушутя замахнулся на жену кулаком, так что она в страхе присела. -- А тебя уже завид­ки берут на те вещи? -- с презрительной гримасой спросил он.

   Гаша вспомнила про Ксению Дмитриевну, взглянула на нее, застыдилась и рассмеялась.

   Ксения Дмитриевна сидела все время в сторонке, в даль­нем углу дивана, и своими черными, осторожными, как бы не­русскими глазами внимательно изучала Андрея.

   Что это за человек?

   Факт тот, что ей с ним необычайно легко. Что делает его все-таки человеком приятным, несмотря на его совершенную неотесанность и ужасную некультурность? В чем тут тайна? Почему даже большой, красный, мужицкий нос и сильно косые глаза нисколько не делают его безобразным, а скорее, наобо­рот, придают ему еще большую естественность, законченность, почти трогательность? Где разгадка всему этому? Что за сфинкс полулежит сейчас перед ней в кресле, с дремлюще-безразличным лицом, с протянутыми вперед косолапыми ногами?

   Этот Андрей и тот Геннадий Павлович!

   Оба мужчины, а какая между ними колоссальная разница!

   Кто из них двоих лучше?

   И чем больше Ксения Дмитриевна присматривалась к Андрею и Гаше, тем сильнее чувствовала, что ей все нравилось в этих простых людях, даже то, что они за обедом брали с тарелок вареное мясо не вилками, а пальцами. В этом она тоже усматривала какую-то ихнюю, глубинную, неприкрашен­ную народную правду.

   Не беда, если эти люди не задаются большими целями. Зато они не раздираются и несбыточными мечтами.

   Они живут просто и реально, как просто и реально живет на земле все.

   За обедом у них были сегодня наваристые мясные щи, крутая гречневая каша с пережаренным в масле луком и ржа­ной хлеб.

   Ржаной хлеб! Как они его хорошо едят! Как они к нему по-особенному относятся! В каком он у них, чувствуется, боль­шом почете! Без ржаного хлеба они не сядут обедать. За обедом он идет у них в корню.

   В этом она видела все ту же великую мужицкую правду, верность земле.

   Они и породившая их земля составляют одно. А что пред­ставляет из себя она, их бывшая барыня? И каким путем по­черпнуть ей от них для себя хотя чуточку этой русской почвен­ной земляной силы? Каким образом выжать ей из себя, как воду из губки, всю старинную, насквозь пропитавшую ее гниль?

   -- Андрюша, -- заговорила Гаша с мужем о деле, когда все сели за жиденький чай с прозрачным вареньем из анто­новских яблок. -- Ты, понятно, знаешь, мы с тобой не раз об этом уже говорили, что я могла бы набирать по больницам гораздо больше заказов на белье, чем набираю сейчас. Но мне дети мешают, мне детей не на кого доверить. А без присмотра их тоже нельзя оставлять. Ксении Дмитриевне ну­жен угол, койка, где она могла бы ночевать, а нам нужен человек, такая женщина, которой можно было бы препоручить наших детей. Ты ничего не будешь иметь, если она у нас поживет несколько время и за это время присмотрит за на­шими детьми?

   -- Это временно, -- вставила со своего места Ксения Дмитриевна, сильно волнуясь. -- Это временно, -- еще раз повторила она. -- Пока я где-нибудь устроюсь.

   Андрей оторвал от блюдечка с чаем багровое в поту лицо, навел на кончик носа, как на мушку ружья, косящие во­внутрь глаза, что-то трудно проглотил или чем-то поперхнулся, должно быть слишком горячим кипятком, потом сказал:

   -- Что ж. Пущай, если хочет, остается у нас. Места у нас хватит, -- скользнул он неторопливо косыми глазами по полу. -- Тут еще душ десять положить можно.

   Только и всего сказал он. И сказав, тотчас же перестал думать об этом.

   Отнестись к этому "вопросу" проще, чем отнесся он, уже было нельзя.

   А Ксения Дмитриевна, пока дослушала до конца его "от­вет", чуть не умерла от разрыва сердца.

   Разрешил! Согласился! И как!

   И ей стоило невероятных усилий, чтобы не разрыдаться.

   Неужели еще сохранились такие люди, такие нравы?

   Вот она -- земля! Вот в чем сила земли!

   -- Значит, остаетесь у нас, -- прозвучал голос Гаши, очень довольной.