Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

– Над

ѣ

нь Яковъ.

Яковъ над

ѣ

лъ.

– Гд

ѣ

изволили быть, Ваше Сіятельство?

– Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ д

ѣ

лать?

– А что, Ваше Сіятельство?

Князь разсказалъ ему б

ѣ

дность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерад

ѣ

ніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.

– Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор

ѣ

подушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже нич

ѣ

мъ не зам

ѣ

ченъ. Въ третьемъ год

ѣ

опекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тягл

ѣ

исправенъ былъ. Нешто хм

ѣ

лемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землем

ѣ

ръ, кто бывало за

ѣ

детъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —

– То-то и б

ѣ

да, – отв

ѣ

чалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сд

ѣ

лаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и д

ѣ

лать что съ нимъ, не знаю.

– Вотъ вы съ опекунами, – продолжалъ онъ горячо, – Яковъ Ильичъ снялъ фуражку. – Вм

ѣ

сто того, чтобы этакихъ негодяевъ изъ вотчины вонъ, въ солдаты отдавать – изъ лучшихъ семей брали и хорошихъ мужиковъ раззоряли.

– Да в

ѣ

дь не годится, – тихо отв

ѣ

чалъ Яковъ Ильичъ, – разв

ѣ

не изволили зам

ѣ

тить, у него зубъ переднихъ н

ѣ

тъ?

– В

ѣ

рно нарочно выбилъ?

– Богъ его знаетъ, ужъ онъ давно такъ.

– Счастіе, что такихъ негодяевъ мало, а то что бы съ ними д

ѣ

лать? – сказалъ Николинька.

– Надо постращать, коли онъ такъ себ

ѣ

попустилъ, – сказалъ, подд

ѣ

лываясь Яковъ Ильичъ.

– И то сходи-ка къ нему, да постращай его, а то я не ум

ѣ

ю, да мн

ѣ

и противно съ нимъ возиться.

– Слушаю-съ, – сказалъ Яковъ Ильичъ, приподнимая фуражку, – сколько прикажете дать?

– Чего сколько? – спросилъ съ изумленіемъ Николинька.

– Постращать, т. е. сколько розогъ прикажете дать?

– Ахъ, братецъ, сколько же разъ нужно теб

ѣ

говорить, что я не хочу и не нахожу нужнымъ наказывать тел

ѣ

сно. Постращать значитъ словами, а не розгами. <Сказать ему, что, ежели онъ не исправится, то его накажутъ, а не бить.>

– По нашему, по деревенскому, не такъ-съ…

– Какой ты несносный челов

ѣ

къ, Яковъ!

– Слушаю-съ, я поговорю, а вы домой изволите?

– Н

ѣ

тъ, къ Давыдк

ѣ

Б[

ѣ

лому].

– Вотъ тоже лядъ-то. Ужъ эта вся порода Козловъ такая; чего-чего съ нимъ не д

ѣ

лалъ, ништо не беретъ. Вчера по полю крестьянскому про

ѣ

халъ, у него и гречиха не пос

ѣ

яна. Что прикажете д

ѣ

лать съ такімъ народомъ. Хоть бы старикъ-то сына училъ, а то такой-же и себ

ѣ

, и на барщин

ѣ

только черезъ пень колоду валитъ. Въ прошломъ год

ѣ

передъ вашимъ прі

ѣ

здомъ земли вовсе не пахалъ; ужъ я его при сходк

ѣ

дралъ, дралъ.

– Кого? неужели старика?

– Да-съ, такъ в

ѣ

рите-ли, хоть бы те что, встряхнулся, пошелъ и то осьминника не допахалъ, и в

ѣ

дь мужикъ смирный и не куритъ.

– Какъ не куритъ?

– Не пьетъ. Эта вся ужъ порода такая, вотъ Митрюшка тоже ихней семьи, такая жъ лядъ проклятый.

– Ну, ступай, сказалъ Князь и пошелъ къ Давыдк

ѣ

Б

ѣ

лому.

Давыдкина изба криво и одиноко стоитъ на краю деревни, выстроенной въ линію. Около нея н

ѣ

тъ ни двора, ни авина, ни амбара. Только какіе то грязные клевушки для скотины л

ѣ

пятся около съ одной стороны, съ другой кучею наваленъ л

ѣ

съ, и высокій, зеленый бурьянъ растетъ на томъ м

ѣ

ст

ѣ

, гд

ѣ

когда-то былъ дворъ.

Никого не было около избы кром

ѣ

свиньи, которая лежала у порога; Николинька постучался въ разбитое окно, никто не отзывался, онъ подошелъ къ с

ѣ

нямъ и крикнулъ: «хозяева», – тоже самое; потомъ прошелъ с

ѣ

ни, заглянулъ въ клевушки и вошелъ въ отворенную избу; тощій, старый п

ѣ

тухъ и дв

ѣ

курицы, забравшіяся на столъ и лавку въ тщетной надежд

ѣ

найти какія-нибудь крохи, съ кудахтаньемъ, распустивъ крылья, забились по ст

ѣ

намъ, какъ будто ихъ хот

ѣ

ли р

ѣ

зать. 6-аршинную избенку всю занимала съ разломанной трубой печь, ткацкій станъ, который не былъ вынесенъ, потому что некуда было его поставить, почерн

ѣ

вшій столъ и грязная лужа около порога, образовавшаяся во время дождя въ прошлую нед

ѣ

лю отъ течи въ потолк

ѣ

и крыш

ѣ

. Полатей не было. Трудно было подумать, чтобы м

ѣ

сто это было жилое, такой р

ѣ

шительный видъ запуст

ѣ

нія и безпорядка носила на себ

ѣ

, какъ наружность, такъ и внутренность избы; однако тутъ жилъ Давыдка Козелъ и даже въ настоящую минуту, несмотря на жаръ Іюньскаго дня, увернувшись съ головой въ полушубокъ, кр

ѣ

пко спалъ, забившись въ уголъ печи. Даже испуганная курица, вскочившая на печь и б

ѣ

гавшая по спин

ѣ

его, нисколько не м

ѣ

шала ему. —

Николинька хот

ѣ

лъ уже выйдти, но сонный, влажный вздохъ изобличилъ хозяина.

– Ей! кто тутъ! – крикнулъ онъ.

Съ печки послышался другой протяжный вздохъ.

– Кто тамъ? поди сюда.

Еще вздохъ, мычанье, з

ѣ

вокъ.

– Ну, что-жъ ты?

На печи медленно зашевелилось, наконецъ спустилась одна нога въ лапт

ѣ

, потомъ другая, и показалась вся толстая фигура Давыдки Б

ѣ

лаго, сид

ѣ

вшаго на печи и протиравшаго глаза. – Медленно нагнувъ голову, онъ, з

ѣ

вая, взглянулъ въ избу, и увидавъ Князя, сталъ поворачиваться скор

ѣ

е, ч

ѣ

мъ прежде, но все еще такъ л

ѣ

ниво, что Николиньк

ѣ

тотчасъ вспомнился зв

ѣ

рь Ай, про котораго онъ читалъ въ д

ѣ

тской натуральной исторіи. – Давыдка Б

ѣ

лый былъ д

ѣ

йствительно б

ѣ

лый; и волоса, и т

ѣ

ло, и лицо его: все было чрезвычайно б

ѣ

ло. Онъ былъ высокъ ростомъ и очень толстъ, толстъ, какъ бываютъ мужики, – т. е. не животомъ, a т

ѣ

ломъ, – но толщина его была какая-то мягкая, нездоровая. Довольно красивое лицо его съ св

ѣ

тлоголубыми спокойными глазами и съ широкой окладистой бородой носило на себ

ѣ

особенный отпечатокъ бол

ѣ

зненности: на немъ не было зам

ѣ

тно ни загара, ни румянца, оно все было какого-то бл

ѣ

дно-желтоватаго цв

ѣ

та съ лиловымъ отт

ѣ

нкомъ, какъ будто заплыло жиромъ или распухло. Руки его были пухлы, желты и сверхъ того покрыты тонкими б

ѣ

лыми волосами. – Онъ такъ разоспался, что никакъ не могъ совс

ѣ

мъ открыть глазъ, стоять не пошатываясь и остановить з

ѣ

воту.

– Ну, какъ же теб

ѣ

не сов

ѣ

стно, – началъ Николинька, – середь б

ѣ

лаго дня спать, когда у тебя дворъ разгороженъ, когда у тебя хл

ѣ

ба н

ѣ

тъ… и т. д.

Какъ только Давыдка протрезвился и сталъ понимать въ чемъ д

ѣ

ло, онъ сложилъ руки подъ животомъ, опустилъ голову, склонивъ ее немного на бокъ и сд

ѣ

лалъ самую жалкую и терп

ѣ

ливую мину. Выраженіе его лица можно передать такъ: «знаю! ужъ мн

ѣ

не первый разъ это слышать. Ну, бейте-же, коли хотите. Я снесу». Онъ, казалось, желалъ, чтобы Николинька пересталъ говорить, a поскор

ѣ

е избилъ бы его и оставилъ въ поко

ѣ

. – Зам

ѣ

чая, что Давыдка, привыкшій къ однимъ побоямъ и брани, не понимаетъ, къ чему клонятся его уб

ѣ

жденія и сов

ѣ

ты, Николинька разными вопросами старался вывести его изъ апатическаго молчанія.

– Для чего же ты просилъ у меня л

ѣ

су, когда онъ у тебя вотъ ужъ скоро м

ѣ

сяцъ ц

ѣ

лый и самое свободное время, какъ лежитъ? а?