Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Давыдка моргалъ глазами и молчалъ.

– Ну, отв

ѣ

чай-же.

Давыдка промычалъ что-то.

– В

ѣ

дь надо работать, братецъ: безъ работы что-же будетъ? вотъ теперь у тебя хл

ѣ

ба ужъ н

ѣ

тъ, а все это отчего? оттого, что у тебя земля дурно вспахана, да не передвоена, да не во время зас

ѣ

яна – все отъ л

ѣ

ни. – И вотъ ты просишь у меня хл

ѣ

ба, ну положимъ, я теб

ѣ

дамъ; потому что нельзя теб

ѣ

съ голоду умирать; да в

ѣ

дь этакъ д

ѣ

лать не годится. Чей хл

ѣ

бъ я теб

ѣ

дамъ, какъ ты думаешь? а?

– Господскій? – пробормоталъ Давыдка, робко и вопросительно поднимая глаза.

– A господскій то откуда? разсуди-ка самъ, кто подъ него вспахалъ, заскородилъ, кто его пос

ѣ

ялъ, убралъ? Мужички? такъ? Такъ вотъ видишь-ли, ужъ ежели раздавать хл

ѣ

бъ господскій мужичкамъ, такъ надо раздавать т

ѣ

мъ больше, которые больше за нимъ работали, а ты меньше вс

ѣ

хъ – на тебя и на барщин

ѣ

жалуются – меньше вс

ѣ

хъ работалъ, – а больше вс

ѣ

хъ господскаго хл

ѣ

ба просишь. За что-же теб

ѣ

давать? а другимъ н

ѣ

тъ? В

ѣ

дь коли-бы вс

ѣ

какъ ты на боку лежали, такъ мы давно съ голоду бы померли. – Надо, братецъ, трудиться; а это дурно, слышишь, Давыдъ?

– Слушаю-съ, медленно пропустилъ онъ сквозь зубы.

Въ это время мимо окна мелькнула голова крестьянской женщины, несшей полотна на коромысл

ѣ

, и черезъ минуту въ избу вошла Давыдкина мать, высокая женщина л

ѣ

тъ 50, но довольно еще св

ѣ

жая и живая. – Загор

ѣ

лое, изрытое рябинами и морщинами лицо ея было далеко не красиво, но вздернутый носъ, сжатыя тонкія губы и быстрые, черные глаза, выражали энергію и умъ. – Угловатость плечь, плоскость груди, сухость рукъ и развитіе мышцъ на черныхъ босыхъ ногахъ ея свид

ѣ

тельствовали о томъ, что она уже давно перестала быть женщиной, стала работникомъ. Она бойко вошла въ избу, притворила дверь, обдернула поневу и сердито взглянула на сына. Князь что-то хот

ѣ

лъ сказать ей, но она отвернулась отъ него и начала креститься на почерн

ѣ

вшую икону, выглядывавшую изъ за стана. Окончивъ это д

ѣ

ло, она оправила с

ѣ

роватый платокъ, которымъ небрежно была повязана ея голова и низко поклонилась Князю.

– Съ праздникомъ Христовымъ, Ваше Сіятельство, – сказала она, – спаси тебя Богъ, отецъ ты нашъ.

Увидавъ мать, Давыдка зам

ѣ

тно испугался, согнулся еще более вс

ѣ

мъ т

ѣ

ломъ и еще ниже опустилъ голову.

– Спасибо, Арина, – отв

ѣ

чалъ Князь, – вотъ я сейчасъ съ твоимъ сыномъ говорилъ объ хозяйств

ѣ

объ вашемъ… Надо…

Арина или какъ ее прозвали мужики еще въ д

ѣ

вкахъ – Аришка-бурлакъ, подперла подбородокъ кулакомъ правой руки, которая въ свою очередь опиралась на ладонь л

ѣ

вой и, не дослушавъ Князя, начала говорить такъ р

ѣ

зко и звонко, что вся хата наполнилась звуками ея голоса, что ушамъ становилось тяжело ее слушать и со двора могло показаться, что въ хат

ѣ

горячо спорятъ безчисленное множество бабьихъ голосовъ.

– Чего, отецъ ты мой, чего съ нимъ говорить, в

ѣ

дь онъ и говорить то не можетъ, какъ челов

ѣ

къ. Вотъ онъ стоитъ, олухъ, – продолжала она, презрительно указывая головой на жалкую и см

ѣ

шную фигуру Давыдки. – Какое мое хозяйство? батюшка, Ваше Сіятельство, мы – голь, хуже насъ во всей слобод

ѣ

у тебя н

ѣ

ту: ни себ

ѣ

, ни на барщину – срамъ, а все онъ насъ довелъ. Родили, кормили, поили, не чаяли дождаться парня. Вотъ и дождались, хл

ѣ

бъ лопаетъ, а работы отъ него, какъ отъ пр

ѣ

лой вонъ той колоды, только знаетъ на печи лежитъ, либо вотъ стоитъ, башку свою дурацкую скребетъ, – сказала она, передразнивая его. – Хоть бы ты его, отецъ, постращалъ что-ли, ужъ я сама прошу, накажи ты его, ради Господа Бога, въ солдаты ли: одинъ конецъ. Мочи моей съ нимъ не стало.

– Ну, какъ теб

ѣ

не гр

ѣ

шно, Давыдка, доводить до этаго свою мать, – сказалъ Князь, обращаясь къ нему.

Давыдка не двигался.

– В

ѣ

дь добро-бы мужикъ хворый былъ, а то в

ѣ

дь только смотр

ѣ

ть на него, в

ѣ

дь словно боровъ съ мельницы, раздулся. Есть, кажись, чему-бы и работать – гладухъ какой! Н

ѣ

тъ, вотъ пропадаетъ на печи лодыремъ, возьмется за что, такъ гляд

ѣ

ть мерзко: коли поднимется, коли передвинется, коли что, – говорила она, растягивая слова и переваливаясь съ боку на бокъ. – В

ѣ

дь вотъ нынче старикъ самъ за хворостомъ въ л

ѣ

съ у

ѣ

халъ, а ему вел

ѣ

лъ ямы копать, такъ н

ѣ

тъ вотъ, и лопаты не бралъ! – На минуту она замолчала. – Загубилъ онъ, шельма, меня, сироту, – взвизгнула она, вдругъ размахнувъ кулаками и съ угрожающимъ жестомъ подходя къ нему: – «гладкая твоя морда, лядащая, прости Господи!» – она презрительно отвернулась отъ него и обратилась къ Князю съ т

ѣ

мъ-же одушевленіемъ и съ слезами на глазахъ, продолжая размахивать руками.

– В

ѣ

дь все одна, кормилецъ, – старикъ-отъ мой хворый, старый, а я все одна, да одна. – Камень и тотъ треснетъ. Хоть бы помереть, такъ легче бы было; одинъ конецъ, а то сморятъ они меня, отецъ ты нашъ, мочи моей ужъ н

ѣ

тъ. Нев

ѣ

стка съ работы извелась, и мн

ѣ

тоже будетъ.

– Какъ извелась? отчего?

– Съ натуги, кормилецъ. Взяли мы ее запрошлый годъ изъ Бабурина, – продолжала она слезнымъ голосомъ, – ну баба была и молодая, св

ѣ

жая, смирная: важная была баба, родной. Дома-то у отца за заловками въ хол

ѣ

жила, нужды не видала, а какъ къ намъ поступила, какъ нашу работу узнала, и на барщину, и дома, и в

ѣ

зд

ѣ

, она, да я. Мн

ѣ

что? я, баба привышная, она-жъ тяжелая была, да горе стала терп

ѣ

ть, а все маялась – работящая была – ну, надорвалась, сердешная. Стала чахнуть, да чахнуть. Л

ѣ

тось петровками еще на б

ѣ

ду родила, a хл

ѣ

бушка не было, кой-что, кой-что

ѣ

ли, работа-же сп

ѣ

шная подошла. У ней груди и пересохли. Д

ѣ

тенокъ первинькой былъ, коровенки н

ѣ

ту-ти, да и д

ѣ

ло наше мужицкое, гд

ѣ

рожкомъ выкормить, а кормить неч

ѣ

мъ; ну изв

ѣ

стно, бабья глупость, она этимъ пуще убиваться стала. А какъ мальчишка померъ, ужъ она съ этой кручины выла, выла, голосила, голосила, да нужда, да работа, все таже, да такъ извелась, сердешная, что къ Покрову и сама кончилась. Онъ ее пор

ѣ

шилъ, бестія. Что я тебя просить хот

ѣ

ла, Ваше Сіятельство – продолжала она, низко кланяясь.

– Что?

– В

ѣ

дь онъ мужикъ еще молодой, отъ меня уже какой работы ждать, нынче жива, а завтра помру. Какъ ему безъ жены быть? В

ѣ

дь онъ теб

ѣ

не мужикъ будетъ. Обдумай ты насъ какъ нибудь, отецъ ты нашъ.

– То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это д

ѣ

ло.

– Сд

ѣ

лай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, – и, сд

ѣ

лавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вм

ѣ

ст

ѣ

грохнулась въ ноги Князя.

– Зач

ѣ

мъ-же ты въ землю кланяешься, – говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. – Разв

ѣ

нельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть нев

ѣ

ста на прим

ѣ

т

ѣ

.

Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка посл

ѣ

довалъ ея прим

ѣ

ру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.

– Нев

ѣ

сты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Мих

ѣ

йкина, д

ѣ

вка ничего, да в

ѣ

дь безъ твоей воли не пойдетъ.

– Разв

ѣ

она не согласна?

– Н

ѣ

тъ, кормилецъ, коли

̀

по согласію пойдетъ?

– Ну, такъ чтожъ д

ѣ

лать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охот

ѣ

, а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого н

ѣ

тъ, да и гр

ѣ

хъ это большой.

– Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли д

ѣ

ло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и д

ѣ

вку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. В

ѣ

дь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? – прибавила она, недов

ѣ

рчиво качая головой. – Разсуди, Ваше Сіятельство.