Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика

Толстой Алексей Николаевич

Публицистика

СОДЕРЖАНИЕ

[О пьесе М. Горького "На дне"]

На площади у собора

О нации и о литературе

Письма о русской поэзии

[О красоте в современной жизни]

Об идеальном зрителе

Первого марта

Двенадцатого марта

Нить Ариадны

Голубой плащ

Падший ангел

Перед картинами Судейкина

Открытое письмо Н. В. Чайковскому

[Из письма]

Письмо А. Соболю

[О языке]

Великая страсть

О новой литературе

Россия Григорьева

Об эмиграции

О Париже

Несколько слов перед отъездом

Волховстрой

О читателе

[О кино]

Возможности кино

Чистота русского языка

Задачи литературы

[О постановлении ЦК РКП(б)]

Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.

Писатель - критик - читатель

Англичане, когда они любезны

Письмо В. П. Полонскому

О творчестве

Ранний Горький

"Фабрика молодости"

О себе

Как я работаю

Как мы пишем

О морали и труде

У истории длинная память

Луна, которую подменили трактором

Путешествие в другой мир

Костры

Октябрьская революция дала мне все

Советское искусство должно быть великим

Драматургическая олимпиада

Марксизм обогатил искусство

О том, как нужно обращаться с идеями

Стенограмма беседы с коллективом редакции журнала "Смена"

Праздник идей, мыслей, образов

Писатель и театр

Критик должен быть другом искусства

Культурно выросшему зрителю - качественно новую драматургию

Нужна ли мужицкая сила?

Ответ Ильенкову

Мой творческий опыт рабочему автору

О драматургии (Доклад Первому съезду писателей)

Великий романтик

О свободе творчества

Парижские тени

Писатель и трибун

Больше творческого дерзания

Художник эпохи трех революций

Речь на траурном митинге на Красной площади

Зарубежные впечатления

Речь на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов

Мир - первое условие развития культуры

На Парижской выставке

О советской литературе

Довольно колебаний!

Учебник "Истории литературы народов СССР"

К молодым писателям

"Кобзарь"

[М. Е, Салтыков-Щедрин]

Что такое счастье?

Письмо сыну

Речь на торжественном заседании памяти М. Ю. Лермонтова

Пока еще не поздно

Что такое маленький рассказ

Акакий Церетели

["Три сестры" в постановке В. И. Немировича-Данченко]

"Горе от ума" в Малом театре

Степан Щипачев. Стихи

Н. Асеев. "Маяковский начинается"

[О романе "Тихий Дон"]

Что мы защищаем

Нас не одолеешь!

Москве угрожает враг

Родина

На репетиции Седьмой симфонии Шостаковича

Четверть века советской литературы

Черные дни гитлеровской армии

Как создавалась трилогия "Хождение по мукам"

Слово есть мышление

От русского писателя Алексея Толстого

[О ПЬЕСЕ М. ГОРЬКОГО "НА ДНЕ"]

В апреле месяце я был на представлении двух пьес труппой Станиславского: "Дядя Ваня" Чехова и "На дне" Горького.

Слушая отзывы многих об этих пьесах, я вывел заключение, что публика насколько поняла первую пьесу, настолько не поняла вторую. Петербургской публике ночлежные типы настолько далеки, насколько жителю Новой Зеландии наши. И отсюда публика, конечно, стала ругать эту пьесу, находя ее грубою, циничною, несогласною с жизнью и т. д.

Нам вообще свойственно думать, что говорить умные вещи и философствовать могут образованные люди, высоко стоящие над толпою. Странное мнение. Оно может быть правильно только в том случае, когда за умные речи и философию принять выдержки из умных книг, комбинацию чужих слов и чужих мыслей, даже рабское повторение. Тогда так. Образование и чтение есть такой балласт для мозга, что он едва успевает переваривать все прочитанное, переваривать, комбинировать и обобщать. Где же тут самостоятельное, оригинальное мышление? Оно бывает только у очень немногих избранных.

Но я думаю, что вышесказанные умные речи и философия не стоят ломаного гроша и полезны только для продавцов книг. Истинная же философия должна быть оригинальна хотя бы только для самого говорящего и не должна быть следствием чьих-либо влияний. Она должна рождаться из жизненного опыта или статистических данных - физических и естественных наук.

Жизнь сама по себе - глубочайшая философия, и чем человек сильнее живет, тем больше он накопляет философских знаний, накопляет бессознательно.

И вот тут-то нужна почва, на которой созрели бы и расцвели эти семена философии первобытной. Почва эта есть отсутствие постоянного физического труда или горе.

Вот почему все типы босяков и странников Горького философствуют и говорят умные речи. Они их нигде не читали. Но их шепнула им природа и их жизнь.

Они не цитируют места из книг, не ссылаются на авторитеты, но говорят то, до чего сами дошли.

В виде яркого примера, известного всем, укажу на нынешних беллетристов из народа, включая и Горького. Мне кажется, что эта-то философия в устах босяков и есть самая непонятная вещь во всех сочинениях Максима Горького.

Теперь вернемся ко "Дну". Многим кажется странным, как это недолго поживший в ночлежке старикашка Лука сумел расшевелить эту тину. Мне теперь это кажется понятным, он только полил семена, которые уже зрели в плодородной почве. Он никаких горизонтов, в сущности, и не открыл ночлежникам, а лишь на словах показал то, что зрело в глубине души каждого.

Они были неплохие люди по натуре, как не бывает дурных детей, а лишь судьба толкнула их на эту дорогу. Пусти их сначала по другой дороге, не называй их ворами и жуликами, а говори им "ты хороший человек" и дай им хлеба, и они были бы хорошими людьми.

Если бы тысячи людей, сидящих в ложах и блестящих декольте и погонами, знали, насколько они по своей нравственности стоят ниже Луки, Сатина, Васьки Пепла, Наташи. В душах их никогда не созреют семена добра, сколь они ни будь поливаемы словами Луки и ему подобных. Люди эти сгнили вместе с их книгами и умными мыслями и показною нравственностью.

Теперь у нас два больших художника - Чехов и Горький - работают в этом направлении. Первый показывает безнадежно отчаянные картины обыкновенной жизни и ставит "аминь" над смыслом этой жизни. Второй показывает свежие растения, красоту и силу в новой незнакомой среде. И показывает он подчас так, что при наихудших условиях вот, мол, что выходит.

Вот смысл двух этих драм.

НА ПЛОЩАДИ У СОБОРА

Толпа, полная ожидания, неизвестности, трепета, восторженная до крайних пределов, как ртуть чувствительная к каждому трепету своей опоры, составленная из самых разнообразных и разноплеменных элементов, шумящая, не желающая ничего слушать или затихающая так, что слышно свое дыхание, толпа, вооруженная красными флагами, - собралась на площади Казанского собора. Не ясная, определенная цель собрала ее у этих холодных и строгих колонн, не радость или негодование, а смутное ожидание чего-то нового, светлого, что должно вдруг предстать их давно не видевшим очам.

Если бы вспыхнуло это дождливое гнилое небо, если бы тысяча солнц зажглась на нем, толпа не удивилась, а только еще громче и восторженнее закричала бы и запела.

Всех сблизил этот момент, и холодные неприветливые петербуржцы стали вдруг мягче, точно глубоко заложенный в их сердце, чуть тлеющий огонек любви ярко загорелся и теплым светом осветил бледные лица.