Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

– Кормить неч

ѣ

мъ.

– Разв

ѣ

соломы не достанетъ теб

ѣ

на 2-хъ коровъ-то, в

ѣ

дь у другихъ достаетъ.

– У другихъ земли навозныя, а моя земля глина.

– Такъ вотъ ты и навозь, чтобы не было глины и чтобы было ч

ѣ

мъ скотину кормить.

– Да и скотины-то н

ѣ

ту. Какой будетъ навозъ. – Опять и то сказать, Ваше Сіятельство, не навозъ хл

ѣ

бъ родитъ, а все Богъ. Вотъ у меня л

ѣ

тось на пр

ѣ

сномъ осьминник

ѣ

6 копенъ стало, а съ навозной и крестца не собрали. Никто, какъ Богъ, – прибавилъ онъ со вздохомъ. – Да и скотина мн

ѣ

ко двору нейдетъ, вотъ л

ѣ

тось одна телка сдохла, другую продали, и за прошлый годъ важная корова пала. – Все мое несчастье.

– Ну, братецъ, чтобы ты не говорилъ, что у тебя скотины н

ѣ

тъ отъ того, что корму н

ѣ

тъ, а корму н

ѣ

тъ, оттого, что скотины н

ѣ

тъ, вотъ возьми себ

ѣ

7 р. с., – сказалъ Николинька, доставая и разбирая скомканную кучку асигнацій изъ кармана шароваръ, и купи себ

ѣ

на мое счастье корову, а кормъ бери съ гумна, я прикажу. Смотри же, чтобы къ будущему Воскресенью у тебя была корова, я зайду.

Чурисъ такъ долго съ улыбочкой переминался, не подвигая руку за деньгами, что привелъ Николиньку въ краску и заставилъ протянутую руку Николиньки дрожать отъ напряженія и положить наконецъ деньги на столъ.

– Много довольны вашей милостью, – сказалъ Чурисъ съ улыбкой, жена-же его опять бросилась въ ноги, начала плакать и приговаривать, «вы наши отцы, вы наши матери кормилицы».

Не въ силахъ будучи укротить ее, Николинька вышелъ на улицу, а за нимъ всл

ѣ

дъ Чурисъ.

– Я радъ теб

ѣ

помогать, – сказалъ Николинька, останавливаясь у колодца и отв

ѣ

чая на благодарности Чуриса, – теб

ѣ

помогать можно, потому что я знаю, ты не л

ѣ

нишься. Будешь трудиться и я буду помогать, съ Божьей помощью и поправишься.

– Ужъ не то что поправиться, только бы не совс

ѣ

мъ раззориться, Ваше Сіятельство. Жили при бачк

ѣ

съ братьями то ни въ чемъ нужды не видали, а вотъ какъ помёръ онъ, да какъ разошлись, такъ все хуже, да хуже пошло. Все одиночество!

– Зач

ѣ

мъ же вы разошлись?

– Все изъ за бабъ вышло, Ваше Сіятельство. Тогда уже д

ѣ

душки вашего не было, также какъ вы до всего самъ доходилъ. Славный порядокъ былъ, а то при немъ бы и думать не см

ѣ

ли бы, запоролъ бы. Не любилъ покойникъ мужикамъ повадку давать. А нами посл

ѣ

вашего д

ѣ

душки зав

ѣ

дывалъ Алпатычъ – не т

ѣ

мъ будь помянутъ – челов

ѣ

къ былъ пьяный, неопстоятельный. Пришли къ нему просить разъ, другой, н

ѣ

тъ, мылъ, житья отъ бабъ, дозволь разойдтись, ну подралъ, подралъ, а наконецъ тому д

ѣ

лу вышло, все-таки поставили бабы на своемъ – врозь стали жить. А ужъ одинокій мужикъ – изв

ѣ

стно какой. Ну, да и порядковъ то никакихъ не было, орудовалъ нами Алпатычъ, какъ хот

ѣ

лъ. Чтобъ было у тебя все, а изъ чего нашему брату взять, этаго не спрашивалъ. – Тутъ подушные прибавили, столовый запасъ то-же сбирать больше стали, а земель меньше стало, и хл

ѣ

бъ рожать пересталъ. Ну, а какъ межовка прошла, да какъ онъ у насъ наши навозныя земли въ господскій клинъ отр

ѣ

залъ, злод

ѣ

й, и пор

ѣ

шилъ насъ совс

ѣ

мъ, хоть помирай. Батюшка вашъ, Царство Небесное, баринъ добрый былъ, да мы его и не видали, почитай, все въ Москв

ѣ

жилъ, ну, изв

ѣ

стно и подводы туды чаще гонять стали. Другой разъ распутица, кормовъ н

ѣ

тъ, а вези. Нельзя-жъ безъ того. А съ опекой-то, – сказалъ онъ на расп

ѣ

въ, ухъ, много горя, много приняли мужички. Онъ махнулъ рукою и замолчалъ.

Ну, какъ теперь, Ваша Милость до своего лица всякаго мужичка допускаете, такъ и мы другіе стали, и прикащикъ-то другой челов

ѣ

къ сталъ. – Мы теперь знаемъ хоша, что у насъ баринъ есть, и ужъ какъ, и сказать нельзя, какъ мужички за это вашей милости благодарны.

Славный народъ и жалкій народъ, подумалъ Николинька, приподнялъ шляпу и пошелъ дальше.

Чурисъ былъ однимъ изъ т

ѣ

хъ мужиковъ, которыхъ Николинька называлъ консерваторами, и которые составляли главный камень преткновенія для вс

ѣ

хъ предполагаемыхъ имъ улучшеній въ хозяйств

ѣ

и быт

ѣ

самихъ крестьянъ. Чурисъ с т

ѣ

хъ поръ, какъ отд

ѣ

лился отъ своего брата, сталъ б

ѣ

денъ. Онъ былъ работящій, см

ѣ

тливый, веселый и добрый мужикъ. Хотя немножко болтунъ. Первые года онъ старался поправиться, поднять свое хозяйство; но судьба пресл

ѣ

довала его: то коровенка, то лошадь падетъ, то жена двойняшку родитъ, то на хл

ѣ

бъ незародъ. Управляющій же, рад

ѣ

я о барской и преимущественно своей польз

ѣ

, не переставалъ тянуть со вс

ѣ

хъ мужиковъ все, что было можно вытянуть. При такихъ обстоятельствахъ безпрерывный трудъ и см

ѣ

тливость Чуриса не осуществляли его надеждъ: прикупить лошадку, другой станъ колесъ завести, землицы принанять, а только, только доставляли возможность буквально не замерзнуть и не умереть отъ голода ему и его семейству. Такъ прошло годъ, два и больше. Съ молодостью проходили тоже и надежды, которыя она породила (у нихъ тоже есть молодость и надежды). Наконецъ Чурисъ привыкъ къ мысли, что вся жизнь его должна пройти такъ, чтобы всевозможнымъ трудомъ добывать едва достаточныя средства къ существованію. Онъ почелъ такое состояніе нормальнымъ, необходимымъ. Странно сказать: онъ привыкъ къ нему и наконецъ полюбилъ свою привычку. – Такъ что ежели бы Чурису дали средства выйдти изъ б

ѣ

дности, въ которой онъ находился, онъ безсознательно не употребилъ бы ихъ, потому что слишкомъ привыкъ къ своему положенію. – Николинька испыталъ это. Вс

ѣ

пособія, которыя онъ давалъ такимъ консерваторамъ, ничего не помогали. И что-же было требовать отъ нихъ? Они продолжали проводить жизнь въ посильномъ труд

ѣ

, но заставить ихъ трудиться не такъ, какъ они трудились всю свою жизнь, было невозможно. – «Богъ послалъ, Богъ не зародилъ, Богу угодно» вотъ аргументы, противъ которыхъ ничего не могли сд

ѣ

лать вс

ѣ

уб

ѣ

жденія и сов

ѣ

ты Николиньки о необходимости порядочнаго, заботливаго хозяйства. И то сказать: какое ут

ѣ

шеніе оставалось бы у этихъ людей, ежели бы они не думали, что тяжелый крестъ, который они несутъ, посланъ имъ отъ Бога, и что во всемъ одна воля Его.

Глава. Юхванка Мудреной

. ¹⁵

«Юхванка мудреный хочетъ лошадь продать», прочелъ Николинька въ записной книжечк

ѣ

и перешелъ черезъ улицу къ двору Юхванки-Мудренаго.

Юхванкина изба была тщательно покрыта соломой съ барскаго гумна и срублена изъ св

ѣ

жаго св

ѣ

тло-с

ѣ

раго осиноваго л

ѣ

са, тоже изъ барскаго заказа, съ двумя выкрашенными красными ставнями у оконъ и крылечкомъ, съ нав

ѣ

сомъ, съ зат

ѣ

йливыми перильцами, выр

ѣ

занными изъ досокъ. С

ѣ

нцы и холодная изба были тоже исправны; но общій видъ довольства и достатка, который им

ѣ

ла эта связь, нарушался н

ѣ

сколько пригороженной къ воротищамъ кисти съ недоплетенымъ заборомъ и раскрытымъ нав

ѣ

сомъ, который видн

ѣ

лся изъ за нея. Въ то самое время, какъ Николинька подходилъ съ одной стороны къ крыльцу, – съ другой подходили дв

ѣ

женщины крестьянки, несшія ушатъ. Одна изъ нихъ была жена, другая – мать Юхванки. Первая была плотная, румяная баба, съ необыкновенно просторно развитой грудью, въ красномъ кумачевомъ платк

ѣ

, въ чистой рубах

ѣ

съ бусами на ше

ѣ

, шитой на ше

ѣ

и рукавахъ занав

ѣ

ск

ѣ

, яркой панев

ѣ

и тяжелыхъ черныхъ смазанныхъ котахъ, над

ѣ

тыхъ на толсто намотанныя онучи. Конецъ водоноса не покачивался и плотно лежалъ на ея широкомъ и твердомъ плеч

ѣ

. Легкое напряженіе, зам

ѣ

тное въ покрасн

ѣ

вшемъ и обильно вспот

ѣ

вшемъ ея лиц

ѣ

, изгиб

ѣ

спины и м

ѣ

рномъ движеніи рукъ и ногъ еще бол

ѣ

е выказывали ея силу и здоровье. Другой-же конецъ водоноса им

ѣ

лъ далеко не такую сильную и высокую опору. – Юхванкина мать была одна изъ т

ѣ

хъ старухъ, л

ѣ

та которыхъ невозможно опред

ѣ

лить, потому что он

ѣ

, кажется, дошли уже до посл

ѣ

дняго пред

ѣ

ла разрушенія въ живомъ челов

ѣ

к

ѣ

. – Корявый остовъ ея, на которомъ над

ѣ

та была черная изорванная рубаха и безцв

ѣ

тная панева, былъ буквально согнутъ дугою, такъ что водоносъ лежалъ скор

ѣ

е на спин

ѣ

, ч

ѣ

мъ на плеч

ѣ

ея. Об

ѣ

руки ея съ искривленными пальцами, которыми она держалась за водоносъ, были какого-то темно-бураго цв

ѣ

та и, казалось, не могли уже разгибаться; понурая, м

ѣ

рно качавшаяся голова, обвязанная какимъ-то тряпьемъ, носила на себ

ѣ

самые тяжелые сл

ѣ

ды глубокой старости и нищеты. Изъ подъ узкаго лба, съ об

ѣ

ихъ сторонъ котораго выбивались остатки желто-с

ѣ

дыхъ волосъ, изрытаго по вс

ѣ

мъ направленіямъ глубокими морщинами, тускло смотр

ѣ

ли въ землю красные глаза, лишенные р

ѣ

сницъ, длинный носъ казался еще больше и безобразн

ѣ

е отъ страшно втянутыхъ щекъ и впалыхъ безцв

ѣ

тныхъ губъ. Одинъ огромный желтый зубъ выказывался изъ подъ верхней губы и сходился почти съ вострымъ подбородкомъ; подъ скулами и на горл

ѣ

вис

ѣ

ли какіе то м

ѣ

шки, шевелившіеся при каждомъ движеніи; дыханіе ея было громко и тяжело, но босыя, искривленныя ноги – хотя волочась, но м

ѣ

рно двигались одна за другою. —