Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

— Это верно! — живо согласился Квачи.— Ты прав. Передохну. Да и для дела времени больше останется.

Так бойкая Сюзанна разогнала гарем Квачи.

Об одном разговоре и о возвращении трех дружков на родину

Товарищество Квачи закрепилось в Париже, обрело почву под ногами. Поначалу стояли нетвердо, смущенно озирались и осторож­ничали. Но постепенно приободрились, огляделись, осмелели. А за­тем обнаглели и поперли, что жеребчики, разорвавшие постромки. Да и отчего бы не попереть? Язык французский малость освоили, привычки и повадки узнали, правила и обычаи приняли, напялили цилиндры, обзавелись тросточками, растворились в толпе — и айда!..

Почти два года Квачи с дружками охотились на бескрайнем лу­гу и рыбачили в бездонном море. Кто сосчитает и кто опишет хит­рость и ловкость Квачи, чутье и нюх. азарт и умение!..

Как-то раз, когда товарищество "провернуло" парочку крупных дел и деньги посыпались на них обильней, чем соломенная труха на гумне, они сели, откупорили бутылку шампанского и повели такой разговор.

— Князь, знаешь, что я тебе скажу? Давай за ум браться! — на­чал Хавлабрян.

— Ты что себе позволяешь, пентюх! — возмутился Квачи. — По-твоему, я не в своем уме?

— Если прислушаешься к моим словам, значит — в уме, ну, а на нет и суда нет — как знаешь... Ведь это что выходит? Сделали мы хорошее дело. Молодцы! Столько денег ни твой отец Силибистро, ни мой папик Галуст и во сне не видели, за неделю вдвоем не пере­считают, хотя умеют деньги считать! Давай теперь возьмемся за ум и завяжем... Аме? Что?.. Знаю, ты теперь ничем, кроме кутежей и по­поек заниматься не собираешься, и как пришли эти денежки, так и утекут. И опять все сначала... А однажды что с нашим братом быва­ет? Не всякий раз твой кувшин воду принесет, когда и кокнешь... И что потом? Все нам боком выйдет. Давай теперь сядем и поживем тихо-мирно. Заодно и тюрьмы избежим, заодно и почет-уважение заработаем, семьи создадим и свое дело заведем. А? Хорошие я ска­зал слова или как?

— Ну и ну-у-у!.. Этот Седрак, как я погляжу, вовсе омещанил­ся! — воскликнул Квачи. — Бросить Париж и воротиться в темную, глухую Грузию! Оставить здешних красавиц — и там гоняться за гванкетильскими рожами! Покинуть этот дворец и поселиться в самтредском, да хоть и в тбилисском курятнике!

— Одна прогулка по Большим бульварам мне дороже всей Гру­зии! — подтвердил Чипунтирадзе.

— Чего ты ищешь в той Грузии? Что там оставил, дурачина? — Квачи снисходительно хлопнул Седрака по плечу.

— Часть я уже сказал, а другую скажу. А как же!.. Что там оставил? Стариков родителей, отца с матерью, которые ради меня всю жизнь мучились, шеи гнули. Бедных родственников, что столько времени в рот мне глядели и теперь ждут моего возвращения.

Чипи и Лади смехом прервали эти речи.

— Сказал же я, что он совсем омещанился!

— Что я там оставил? Ва-а; да все! Телавские виноградники, Алазанскую долину, когда смотришь на нее из Надиквари, цивгомборский ветерок, стекаюший с гор... Кахетинское вино, нашенских черноглазых девушек, верных друзей-товарищей...

Седрака перебил Джалил:

— Хароши друг-товарищ, красный люля-кебаб, смачный бозорт-ма и бозбаш, баяты Азиры, один бели-бели матушка и — хаджан, Джалил!.. Аллаверды, Габо-джан!

— Ух, шени чири ме, шени! — горячась, вскочил Габо Чхубишвили:—Что я в Гори оставил? Горийскую крепость — умру за того, кто ее возвел! Когда на ее вершине устроим с друзьями хлеб-соль, шашлыками зашипим и задымим смачно, затянем застольную, и наш дудуки заиграет, затокует, заквохчет...

Седрак остановил его:

— Когда на рассвете зурнач встанет на пригорке, ударит сдари и приветствует зарю...

Дальше они говорили наперебой:

— Утречком, когда скользнет по Куре плот, а на нем мы с на­шим маленьким кутежом стрелой поплывем по течению мимо Исани..

— Кагда банщик в серни баня харашо тибе паламай, патом барашкин курдюк с баклажан харашо пакушишь и завалишься спать.

— Когда наработаешься в винограднике — хоть рубаху выжи­май, присядешь в тени дедовского ореха и не спеша примешься за холодные огурчики, чихиртму и мацони...

— А на ртвели налопаешься сладкого будешури, потом при­мешься за приправленного айвой козленка, и запьешь шипучим маджари, а Леван — благословенна мать, что его родила, — кахетин­скую затянет и поведет, поведет...

— Или в роще во время охоты поджаришь на вертеле дикого голубя, а потом углубишься в дремучий лес и окатит тебя прохла­дой...

— Эге, да что же это с ними делается?

— Я думал, люди европейцами стали, цивилизацию усвоили, а выходит так и остались азиатами! — высказался Чипунтирадзе.

— Про это самое и выдумал Дарвин закон атавизма: даже фрукт привитый, садовый может в одночасье одичать, в старую по­роду вернуться. Вот и с ними такой атавизм приключился...

Чхубишвили Габо еще раз подтвердил свое желание вернуться домой и при этом обронил забытое слово родина.

К этому слову и прицепились:

— Весь мир — моя родина! — изрек Квачи.— Мое место в бога­той и развитой стране. Я люблю культуру, прогресс, чистые улицы, развлечения. Мне нравится белоснежная манишка, цилиндр, лаковые штиблеты. Люблю холеных, вымытых и надушенных женщин в шел­ках и батисте, которые они меняют как минимум три раза в неделю.

— Моя родина там, где мне перепадет вкусный кусок,— бряк­нул тихоня Бесо.

— На что мне сгодится родина курятников, виноградарей и па­стухов? — удивился Лади.

— Ну и ну-у-у! — возмутился Габо.— Выходит, если моя матуш­ка старая и некрасивая, я должен оттолкнуть ее и забыть?!.

Постепенно разговор перешел на другое, опять возобладала неис­черпаемая тема застолья, и Седрак, обнаруживший в те самые дни маленький восточный ресторан, повел друзей в Латинский квартал.

Завалились и перевернули вверх дном укромное пристанище па­рижских греков. Сами, засучив рукава, взялись за дело, кое-что объ­яснили хозяевам и все вместе выставили на стол сыр и зелень, крас­ное кипрское вино и греческий коньяк, табака и плов, люля-кебаб, завернутый в плоский лаваш, шашлыки с луком, тешу, творог с мя­той, чихиртму, сациви и рыбу.

До утра кутили на грузинский лад и греков втянули, подпоили и уложили спать на полу...

После этого Габо, Джалил и Седрак стали готовиться к отъез­ду. И через день отправились на родину.

Спустя несколько месяцев оставшаяся в Париже четверка узна­ла, что Габо купил овец, пахотную землю и даже лес и луга под пастбища; Седрак завел в Телави изрядную торговлю и стал ссужать деньги под проценты; что же до Джалила, то он открыл в Тбилиси лавку "Фрукты и восточные сладости" и вдобавок взял в откуп сер­ную баню.

Все трое утешились — обрадовали родителей и друзей-приятелей, устроили теплые, уютные гнезда. Устав от трудов, отдыхают в тени дедовского ореха, кутят под звуки дудуки, приударяют за черногла­зыми девушками, иногда рыбачат на речке. Порой вспоминают бы­лое и неумело, запинаясь и повторяясь, рассказывают про Одессу, Петербург, Париж и Вену.

Сбылось предсказание Квачи: они опять превратились в "отстав­ших от прогресса темных азиатов". Но зато жили в своей стране, ды­шали ее воздухом, пахали ее землю, и душа их откликалась на ее за­боты и радовалась ее радостям.

Что же до Квачи, Бесо, Лади и Чипи, то эти по-прежнему коле­сили по Европе, пьянствовали в ресторанах, отсыпались в номерах, джентльменствовали, княжили, маркизничали и время от времени "проворачивали" лихие комбинации.

Кто из них выгадал и кто проиграл: Квачи с дружками или же Габо и Джалил с Седраком? Как знать...

Любовник леди Харвей

Квачи усвоил повадки и вкусы богатых европейцев, перенял их аппетиты.

В Париже заимел особняк, в Биаррице — изящную виллу, в Ниц­це — яхту; в гараже — три автомобиля, в конюшне — шесть лоша­дей и в кармане — чековая книжка.