Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Несчастного "Силибистро" на второй же день крепко заколоти­ли в гроб, поскольку, как объяснял Квачи, он засмердел.

Священник и дьякон лениво и вполсилы служили панихиду.

Пупи и Нотио в трауре, заплаканные, обессилевшие от горя си­дели с распущенными волосами. Ланиты их были исцарапаны, а очи — "яко озера неиссыхающие".

Хуху и Квачи стояли, понурив головы. Лица у них были скорб­ные, брови насупленные, глаза припухли и покраснели от слез, не­выносимого горя и бессилия перед лицом смерти.

Едва дослушав панихиду, гроб с телом "Силибистро" поставили под балдахин и спорым шагом направились к Кукийскому кладбищу.

Вдова и родня усопшего с плачем и причитаниями следовали за балдахином, исподтишка озираясь по сторонам. Где людей было по­жиже, они умолкали, где погуще — принимались голосить.

— Горе мне, несчастной! Горе, горемычной!—взывала Пупи.— Кто теперь пойдет на базар? Кто купит там зелень и вырезку на шашлыки, которые ты так любил, Сили-би-стро-о!.. Кто закроет мне глаза, которые тебе так нравились, Сили-би-стро-о!.. Здесь мы жили рядышком, душа в душу, чтобы нам рядышком уйти туды-ы-ы! Ни­когда тебе, родимому, не вернуться сюды-ы-ы!.. А ведь так мы друг дружке клялись-обещали, мой верный, мой преданный Сили-би-стро-о-о!..

— Горе мне, горе! — сокрушался Квачи, бия себя по голове. — Кто теперь даст мне мудрый совет?! Кто поддержит меня? Кто при­шлет денег, чтобы кончить университет!..

Бесо Шикия, понурясь, следовал за скорбящим семейством и по­смеивался в тоненькие усики.

На кладбище взбежали спорым шагом, сунули гроб в могилу, засыпали землей и, с облегчением вернулись назад.

В тот же вечер "Ованес Шабурянц" выписался из больницы и отправился прямиком на Навтлугский вокзал. Квачи проводил "Ова­неса". В вокзальных сумерках они долго шушукались, потом креп­ко расцеловались и попрощались.

Еще через несколько дней переписчик в Кавкавском полицей­ском участке сделал в книге следующую запись:

"Ованес Шабурянц, 45 лет. Подданный Османской империи. При­был из Тбилиси. Поселился на Базарной улице, № 16..."

Сказ о пользе страхования

"Заказное

Губернскому инспектору страхового общества "Саламандра" Михаилу Джавахишвили.

г. Тбилиси. Верийский спуск, № 21, кв. № 2.

от Квачи (Анаподиста) Силибистровича Квачантирадзе

Заявление

Почтительнейше уведомляю Вас, что первого октября сего года в девять часов вечера ехал по улице на велосипеде. Возле церкви, в темноте меня сбила коляска. Был составлен соответствующий про­токол, копию которого прилагаю. У меня повреждена левая рука и левая нога. Я застрахован в вашем обществе от несчастного случая, страховой полис № 124392 от 11 мая сего года.

Кроме того с прискорбием уведомляю Вас, что 25 сентября сего года в 4 часа 30 минут в Тбилиси в моем доме неожиданно скончал­ся мой дорогой и горячо любимый отец Силибистро Квачантирадзе, жизнь которого была также застрахована в вашем страховом обще­стве на десять тысяч рублей; страховой полис № 175663 от 4 июня сего года.

Прилагаю три справки по поводу

1) лечения больного

2) смерти и

3) захоронения.

Прошу принять все необходимые по закону меры.

С уважением Квачи Квачантирадзе

2 октября 19... г.

г. Тбилиси. Сагурамская ул., № 84".

Согласно служебным правилам и существующим установлениям областной инспектор Закавказского отделения страхового общества "Саламандра" Михаил Джавахишвили на следующий же день отп­равился на Сагурамокую улицу и лично навестил осиротевшего и скорбящего Квачи Квачантирадзе.

— Господин Квачантирадзе? Я по поводу вашего заявления...

В доме засуетились и как бы испугались.

Квачи приподнялся на постели и простонал:

— Очень приятно, сударь... Присаживайтесь!.. Нет, нет, лучше сюда...

Хуху принес плетеное кресло, Пупи приставила к нему пуфик, а Нотио толкала мягкое кресло, но застряла в дверях.

— Не беспокойтесь, сударыня. Спасибо!

— Премного наслышан о вас, сударь! И только в самом лучшем смысле,— начал Квачи.

— Доброе имя — бесценный клад,— вздохнула Нотио.

— Если вы в такие молодые годы снискали столь славное имя, то, когда до преклонных лет доживете, вся Россия будет о вас гово­рить! — простонала безутешная вдова Пупи.

Так встретили инспектора в семье Квачантирадзе — воскурили фимиам и капнули в душу благовоний лести.

Когда поток любезностей подыссяк, инспектор сказал:

— Перейдем к делу? Что с вами стряслось?

Тут вся семья в один голос захлюпала и запричитала:

— Ох как же — что с нами стряслось, сударь! Куда уж хуже! На­шей беды врагу не пожелаю...

— Гибнем, сударь вы наш! Гибнем, батюшка! Такая крепкая се­мья враз гибнет на корню!..

Пупи расплакалась и вышла в другую комнату.

— У нас была крепкая, дружная семья,— взволнованно начал Квачи. — Здоровье, любовь и согласие, дом — полная чаша! Никто ни­когда не болел... И вдруг на той неделе в одночасье умирает отец, не успев вымолвить ни слова, не дав отеческого благословения, не на­путствовав меня в жизнь!.. Через день в Кутаиси сгорел наш дом, а теперь вот еще это... моя беда...

— Ваш дом был застрахован?

— Ах, сударь, до страховок ли нам сейчас!.. В прошлом году за него давали сорок тысяч, но я не собирался продавать. Теперь при­дется довольствоваться десятью. Я скорблю о дорогом отце, что же до дома и моих конечностей, то, поверьте, готов лишиться их вовсе, только бы еще хоть разок увидеть его!

— Вы сильно пострадали? Травма серьезная?

— Смотрите сами...

Нотио с предосторожностями откинула одеяло с больного: рука к нога были в лубках; запястье и щиколотка опухли и посинели.

— Вот полис моего несчастного отца. Нам причитаются какие-то жалкие десять тысяч.

— Эх, оживи он сейчас, я бы приплатил вдесятеро вашей страхо­вой компании,— пробормотал Хуху.

— А вот мой полис... На каких-то двадцать тысяч. Дело не стоило хлопот, я и не собирался страховаться, но уговорил одесский инспектор, Буквально уломал. Вы знаете Хопштейна?

Инспектор просматривал полисы и прочие документы.

— Да, знаком.

Документы оказались в полном порядке.

— У кого вы лечитесь? Кто ваш врач?

— Бедов. Знаете такого?

— У компании есть свои врачи. Я пришлю одного из них.

Квачи навострил уши, взгляд его оживился.

— Кого именно?

— Хотя бы Шабишвили. Это известный врач. А теперь мне пора.

— Ах, что вы! Куда вам спешить, сударь? Посидите, отдохните, по­пьем кофе. Чем мы вам не угодили?

— При чем тут — не угодили? Дела...

— Батоно Михаил! — попросил Квачи: — Не затягивайте дела, оформите поскорей. Иначе придется махнуть рукой на эти страховые и... За все потери и страдания причитаются какие-то гроши — не стоит из-за них изводить человека.

— Не волнуйтесь, батоно Квачи! Документы о смерти вашего от­ца сегодня же отправлю в Петербург и не далее, чем через месяц вручу вам десять тысяч рублей. Что же до вашей травмы, то придется по­терпеть. А когда поправитесь, каждый день болезни будет оплачем вам из расчета двадцати рублей.

— А если не поправлюсь?

— Что за странные мысли? Непременно поправитесь.

— А вдруг нет? Ведь случается — вроде бы по совсем простой причине у человека руки-ноги отсыхают.

— Если у вас отсохнет рука и нога, разумеется, мы выплатим всю сумму страховки...

Когда инспектор вышел, семейка переглянулась, глазами спраши­вая друг друга, удалось ли его провести.

Хуху удовлетворенно проговорил:

— Этот человек ничего не понял.

— Не заметил,— подтвердил Квачи.

Доктор Шабишвили говорил инспектору Джавахишвили:

— Не пойму, что происходит с конечностями Квачантирадзе. Я лечу, а кто-то словно бы нарочно членовредительствует. Я делаю блокаду из целебной мази, накладываю лубки, а рука и нога буквально сохнут на глазах...