Дыхание Голгофы

Роман                                                                                        Владимир Барвенко

<p align="center">

Дыхание Голгофы

<p align="center">

Часть первая

<p align="center">

1

  … Тост «на посошок» и следом - безымянный. Просто свели стаканы и каждый выпил свою дозу водки до дна. Закусили, чем Бог послал, а Бог оказался щедрым на изыски — икра, твердая колбаска, и еще какая-то вкусная хреномуть в импортных баночках. Замполит Жора Чудов отправляется в отпуск и ему можно позавидовать. За окном полночь - густая, жирная тьма. Из открытой форточки лезвием бритвы полосует прохлада. Там Афган — земля «духов». А здесь, в просторном кабинете политрука пейзажи Родины в рамках, уютно. Даже члены Политбюро не утомляют. Проводы — офицерский корпус в полном составе. Война войной, а отпуск - по расписанию. Если повезет, то уже завтра вечером майор будет разгуливать по Москве, а потом, как и положено -  море, Сочи — полный прелести отдых с дамой сердца. Сентябрь, бархатный сезон. И к чертям собачьим эти заоконные дувалы, чужие прогорклые небеса — вся эта трижды проклятая афганская тоска. Кто-то шутит:

- Хоть здесь выпьем. В России очереди за водкой... Мрак. Сухой закон.

- Ну-ну, разговорчики в строю. Родина - святое, - хмельно поигрывает голубыми глазищами отпускник.

  А я его не любил. Не принял сразу. Наверное, так бывает. Ну атлет, ну красавец и улыбка - само обаяние, а на донышке этих, в небесной сини, глаз - лед. Впрочем, наши дороги пересекаются по степени нужды: я - врач, Чудов — армейский политик. Кажется, его также душой не приняли офицеры части. Пробежал слушок, что майор - отпрыск серьезного генштабиста и в Афган его кинули за боевой строкой в личное дело. Но тосты всякий раз «рисует», аж дух захватывает. И неважно, за себя или «за того парня». И стакан держит как-то набекрень, небрежно. Позер, но цену себе знает. Где-то осторожен, где-то нежен. Словом, впечатляет и фактурой, и образом. Наверное, таким и должен быть комиссар, духовник- идеолог и, само собой, «проводник линии партии». Стакан поднимает первым, и все подхватывают за ним. Даже командир наш, Семеныч. Правда, всякие слова в полуночном застолье вяжутся хреново — все за день зверски устали. Да разве только за день — похоже, у этой войны нет конца. Иммунитет на исходе. Пара  скабрезных шуток и анекдот на предмет знойного юга и девичьих ножек  застревают на третьей стременной и я, воспользовавшись моментом, желаю отпускнику всяческих удовольствий и откланиваюсь. Меня даже Семеныч не удерживает, я - при больных. Только глухой ночью ударили из минометов «духи». Обстрел оказался на редкость вязким. И снаряды суки ложили плотно. Пока отцы-командиры с бодуна организовывали оборону, а «духов» уж и след простыл. Пылали столовая и технические ангары. Несколько мин угодили в казарму и как итог - четверо убитых, с десяток раненых. Двое - тяжело. По связи я едва докричался до Баграма — обещали прислать санвертушку. Но уже и рассвет заскулил, а ее все нет. Опять кричу и опять обещают:

- Скоро, капитан. Ждите. Вы не одни, духи вокруг совсем осатанели.

- А моим тяжелым все хуже и хуже, - доложил командиру и выдохнул еще в сердцах. - Чего они там чешутся?! До госпиталя пятьдесят километров. Сколько тут минут на вертушке.

- Вот что, Гаврила Алексеевич, трупы в «Урал», а раненых - к себе в «таблетку». Заодно и отпускника бросите в аэропорт. А то он уже притомился в теме, — распорядился Илья Семенович и, подумав о чем-то своем, добавил. - Ну и «броник» сопровождения на всякий случай.

За минувшие несколько часов полковник Шмелев, наш Семеныч, как-то огруз, поскучнел. Седина на висках засеребрилось ярко, назойливо.  Обстрелы бывали и раньше, но с такими потерями впервые.

В расположении части полный аврал. Бойцы разгребают завалы. Всюду кучно, бестолково и смрад стоит колом. От тлеющих обломков тянет, как от жаровен. Чудов взял на себя организацию транспорта в Баграм — на сборы ушли считанные минуты. Упаковались. И вот мы в пути. Солнце выползает из горизонта лениво — золотит дальние сопки и забежавшая на лучи кудрявая стайка облаков как бы оплескана оранжево-синим маревом. И пахнет влажно духмяным разнотравьем. Несутся мимо дувалы, нелепые каменные постройки, люди, овцы, повозки.

  Мое место рядом с водителем сразу по-хозяйски занял замполит. Назвать это оплеухой можно отчасти — все-таки он старший и по званию, и по должности. Хуже то, что он свой чемодан сунул в салон нам под ноги. Не чемодан, а чудовище, с коваными углами, тяжелый. Как позже скажет хозяин: «Духовные ценности, капитан Апраксин. Книги. Здесь выбор большой — все лучшее воинам — интернационалистам. И главное - «Пикуль». Ну еще традиционная «Сонька» и, так, несколько импортных безделиц.

«Неужто генеральский сынок в Москве за валюту не мог купить себе «японца», - подумал я, да так, видно, выразительно подумал, что майор постиг мои мысли.

- Отсюда цены больше. Память, старик.

… Впереди гремит тяжелый трехосный «Урал» с грузом «двести» и на душе мерзко. Кстати, почти все погибшие пацаны-дембеля. Один из них, старший сержант Марик Луков, мой земляк с Придонья. Осколок пробил ему височную кость — смерть была мгновенной. Другим повезло меньше — тела изуродованы, но та, что «с косой», какое-то время медлила и осознание мук конца ребята ощутили в полном объеме. Механик — водитель БТР Алеша Прошкин умер у меня на руках. Бредил, мать звал. В каких только переделках не бывал, а тут - так нелепо: после первого взрыва выскочил из казармы и сразу под мину...

Бежит перед глазами параллельным курсом труба керосинопровода и мысли дубеют. Раненые — рядовой Мохов и ефрейтор Савушкин дремлют - перед отбытием я их хорошо наколол обезболивающим промедолом: у одного черепно-мозговая травма, у другого - ранение в живот. По-моему, повреждена селезенка. И в том, и в другом случае нужны срочные операции. Мохов теряет сознание — не исключаю, что его надо отдавать нейрохирургам. Значит - Ташкент. Такое бывало, я сопровождал. Из Ташкента я звонил домой жене Гале по межгороду и болтали долго, от души. Тогда еще была жива дочь, Маришка... Полгода прошло...