Дыхание Голгофы

В госпитале в Баграме, мой однокашник по академии хирург Саша Львов сразу сунул меня под капельницу, и наколов еще и наркотиками, принялся осматривать рану. На его лобастом лице, особенно на залысинах выступила испарина, но Сашка пытался бодриться, отпуская какие-то  скабрезные штучки, которые, впрочем, вязли в горячечном тумане. И хотя я понимал, что с ногой у меня не просто хреново, а очень хреново,  но остроты не чувствовал.

- Жить будешь, старик. Это главное, - наконец патетически заключил Львов, а я с трудом сглотнув тошнотворный ком, подхватил:

- … только без ноги.

- Я этого не сказал. Поборемся, старина. Кость раздроблена и сустав поврежден. Ножку придется собирать и, полагаю, ювелирно. Но тебе повезло.  Сейчас готовится борт в Ташкент.

- Эт нашему Чудову  повезло, как по заказу, - пробормотал я.

- Какой еще Чудов? – не понял Саша.

- Да замполит наш в отпуск ехал. Я раненых к тебе вез. Вот ему и повезло.

- Нашел, о чем думать. В Ташкенте кудесники творят чудеса. Ты же знаешь. Я пока, друже, сделаю, что смогу, ну, а дальше с Богом…

Перелет не помню. Ничего не помню. Очнулся в палате. Нога задрана на привязи. И все от верха и до низу в металлической конструкции. Не лапа, а Эйфелева башня. Возле меня хлопочет вся в белом восточная красавица. И еще и улыбается мне эта Шахерезада дерзко.

- Где я?! – кричу я.

- В госпитале миленький, в госпитале, - отвечает дева и прижимает пальчик к моим губам. – Не так громко, ладно?

- Громко, почему громко? – ни черта не пойму. – Что со мной?

- Сейчас уже все хорошо. Вам шесть часов операцию делали, ножку поправляли. Будете теперь плясать, - весело поблескивают глаза этой Шахерезады. – Только говорите, пожалуйста, тише.

- Может, я еще сплю. У меня как будто вата в ушах, - вслух сомневаюсь я.

- Да нет, слова Богу проснулись. Так что все самое страшное позади. Что-нибудь хотите?

- Еще не понял, что мне надо, - с трудом выдавливаю я из себя и осознаю, наконец, явь. – Сколько я здесь?

- Не знаю. Я только из отпуска вышла и заступила вот. А для вас так важно, сколько вы здесь? – лукаво блестят глаза у девицы.

- Да нет, наверное, не важно, - как-то обреченно соглашаюсь я. В самом деле, какая мне разница, когда я сюда попал? Меня, похоже, из могилы вытащили, а я тут справки навожу, - занервничал я и машинально потянул руку к груди. Медальона не было.

- Что-нибудь случилось, - сразу заметила мое беспокойство сестричка.

- Нет медальона. Памятная вещь, ну как талисман. С фотографией дочери… Она умерла. А я вот живой…

- А в описи ваших вещей его не было. Я, конечно, скажу главному…

- Не надо. Наверное, она сняла с меня медальон, чтоб я остался жив…

- Наверное, - согласилась со мной эта очаровашка, странно так взглянув на меня. – Ну, если что-нибудь захотите черкнуть близким,

я помогу написать.

«Какое письмо, о чем?» – с ужасом думаю я, переводя взгляд на металлическое изваяние вОкруг ноги. А вслух говорю: – Спасибо, пока нет. Чего пугать-то своих?

- Ну, и правильно. Немножко поправитесь и напишем, - соглашается девушка.

- А вы хорошо говорите, без акцента, -  слегка пожевав паузу, нахожусь я.

- Так у меня мама русская. Я, это, – метиска.  А папа тоже военный. И тоже там, ну откуда вы. А меня Эмма зовут, а как вас - я знаю. Главный доктор всем наказал, чтоб проявляли о вас заботу.

- Странно.  Мне? Заботу?

- А ничего странного.  Раненые доктора у нас тут редкость. А вы еще и герой. С духами в бой вступили, - что-то поправляет на постели эта Эмма и встает. – В общем, я буду тут рядом. «Так уж и герой», - бурчу я ей вслед и тотчас перед глазами мелькает моя горящая «таблетка», бегущий с огромным чемоданом от нее к грузовику замполит Чудов. Он как-то смешно, подскоком, припадает на правую ногу и фуражка его  сползла козырьком на бок.

Восточная красавица исчезает за дверью и пережитое тотчас наваливается на меня. Ярко, в деталях, как будто только и ждало, притаившись. Так что все минувшие  события,  считай, от витиеватых тостов замполита в застолье и до больничных носилок в Баграме, обретя спелость, так и просыпались к ногам. Выбирай, да на зуб пробуй. Только вот вкус каждого такого плода оказался горьким, а сам выбор невелик. И я делаю одну за другой попытки вымести все это из себя, но тщетно. «Голова трещит, сердце вылетает, а мозг долбит «инвалид, инвалид». В итоге проваливаюсь в сон и в нем вижу Галю: ее лицо, глаза, губы, улыбку. Она что-то шепчет, а что - не понять. Да и не важно. Я тяну к ней руки и мне хорошо, покойно. Потом лицо ее смазывается, и я возвращаюсь опять в явь и натыкаюсь глазами на эту чертову металлическую конструкцию. Но инерция сна еще во мне и потому это изваяние вОкруг моей ноги не давит, как будто оно и не мое вовсе.

И я вдруг делаю вывод, что самый верный способ выбраться из горячки пережитого – это думать о близких.