Дыхание Голгофы

- Какие вещи?! – в сердцах выдохнул я. Альбом с фотографиями дочурки. Это жаль. Ну, еще письма из дома. Я ж все-таки надеялся, что вернусь в часть. А надо было бы, чтоб ребята привезли сюда, по случаю. Еще и подумал как-то, хотя с другой стороны, забирать все - примета плохая, если хочешь вернуться.

- Это забыть свое - плохая примета, - поправил старлей. – Вот ты мне скажи, доктор, исконопатило меня, похоже, крепко, но сами раны не болят, а вот в груди, как будто кол стоит. Воздуха не хватает. Я вот сказал своему лечащему. А он говорит - так и надо. Живой и радуйся. Ты-то радуешься, капитан?

- Не знаю, еще не понял. Досады больше. Ну болит, мать твою, куда денешься. Когда больше, когда меньше. Уже привык.

- Понимаю, капитан. Жаль, что мы с тобой сегодня не в форме, - осклабился вдруг в жалкой ухмылке старлей. - А то б счас орденок твой обмыли.

- Какой еще орденок? - удивился я.

- Красной звездочкой тебя наградили, доктор. Замполит наш Чудов, не промах. После той вашей стычки с духами наградные послал. Как героически отразившим атаку противника. Так что к майским праздникам обещают. Дырочку-то не забудь просверлить, - сказал Селиванов и в глазах его сквозь улыбку блеснули слезы.

- На чем сверлить, - тронул я полу халата.

- Не боись, парадку к дембелю пришлют, -  скосив глаз на мою ногу, сказал Селиванов. – Так я думаю.

- А Чудов как там? – спросил я, чтобы выйти из темы.

- Чудов-то?! А его и плешь не берет, землю роет. Хрен поймешь, кто у нас командир. То ли  Семеныч, то ли он. Всех строит. Он уже господин подполковник. Во как.

- А вечером тосты? – усмехнулся я.

- Какие счас тосты, старик? Оттостился замполит. А бывало да, крутил  веера. Папашкин, видать, опыт. Но ничего. Не стучит и славненько. Кстати говорил как-то, что ты его крестник.

- Ну, это он пургу нес. Какой там крестник. Еще сказать, кто чей…

… Той же ночью старлей Селиванов умер. Просто остановилось сердце. Устало…

Впрочем, ежели подводить итог моего пребывания здесь в госпитале, Мне было грех жаловаться на недостаток внимания со стороны друзей, близких и далеких к собственной персоне. Весточки шли ото всюду, даже от школьных товарищей. И, бывало, по две-три на день. Очаровашка Эмма, всякий раз, доставляя очередное послание адресату, не преминула заметить: «Любят Вас, Гавриил Алексеевич» и хитровато скосив глазки, добавляла: «Наверное, есть за что». Да и едва ли не каждый знакомый командированный в Ташкент мой коллега, считал своим долгом засвидетельствовать свое почтение мне лично, и что греха таить - под рюмку коньяка. И каждый раз – это был праздник!

Получил я письмишко и от своего тестя Сергея Сергеевича Федяева, отца, то есть, Галины, полковника теперь уже запаса. Послание, впрочем, на одной страничке. Но весьма убористо. А почерк - залюбуешься. Вот не смог недавний «начпрод» Округа испортить свою природную каллиграфию накладными, дебетно-кредитными простынками и прочими казенными справками. Грамотность безупречная и каждый абзац в тему. О дочери, впрочем, вскользь – вроде того, что пашет дева на ниве отечественного здравоохранения, а после успешной защиты диссертации появилась возможность проявить себя на хорошей исследовательской работе. Зовут, однако, мою пассию и в руководящую номенклатуру. В личной жизни «блюдет» нравственность, ну и, само-собой, ждет не дождется встречи. В общем, о всяких глупостях думать ей некогда, хотя и расцвела дева, прямо-таки цветочек. (Тут я не понял, к чему мой тестишко провозгласил сей румяный пассаж, но сердце тотчас тонюсенько отреагировало). Дальше бывший в большом авторитете вояка пунктирно пожелал мне «обрести себя на гражданке в новой действительности». И подытожил это место фразой, хотя и довольно банальной: «Главное - живой, а все другое поправимо». Тут я совершенно не понял, что собственно поправимо, но на душе стало тревожно.

Письмо, вроде как письмо. Душевно отметился старик. Но, черт возьми, каким-то приторным, где-то не очень искренним показалось оно мне. Я перечитал его дважды на одном дыхании и тревожная мысль всякий раз только усиливалась. Что именно поправимо? Моя нога и связанные с ней проблемы? Трудоустройство? Как он себе это представляет? Значит, что-то есть и еще, а что?.. Впрочем, почерк у бывшего «начпрода» все-таки отменный. В общем все так гладко, да так сладко, аж выть хочется.

Тридцать назначенных начальником госпиталя дней на «заключительный штрих» и доведение служивого до нужной кондиции дали результат. Ребята-инструкторы вложили душу по-моему по полной. На выписке я крепко, хотя и с помощью палочки, стоял на ногах. О костылях можно было забыть. Правда, с парадным мундиром со свеженьким орденом Красной Звезды (подоспел-таки гостинец Чудова) посошок в правой руке не очень монтировался, но, как гласит народная мудрость: «снявши голову по волосам не плачут». Проводы боевого офицера в красном уголке лечебного учреждения хоть и оказались скромны на кулинарные изыски, но все-таки выполнены были со вкусом. Ну, а чувств тем более было пролито много. Особенно, в тостах «за мощь и славу родного Отечества и его героических персоналий». Но то ли главное? Просто эти ребята в белых халатах, черт возьми, мои коллеги, вытащили меня из могилы, да еще и прочно поставили на ноги! А у моей крестной сестрички Эммы глаза были полны слез. И я не понимал, то ли от радости, от сознания выполненного долга, то ли от предстоящей разлуки, теперь навсегда. Наверное, и то и другое. Только прощаясь со мной, она шепнула, нежно прислонившись губами к моей щеке: «Ежели что, я - ваша». «А ежели что – это что? – с глуповатым кокетством спросил я.

- Лучше б вас опять на войну отправили, - вдруг сказала она и лицо ее стало каменным.

-Это чем я вас так прогневал? Спасибо за гуманное пожелание, - все-таки нашелся я и прибавил с тем же кокетством. – Ну да понимаю, чтобы опять вернуться сюда. И видеть вас.

- Вы это поймете позже, - сказала еще эта восточная женщина и исчезла, оставив меня в изрядном недоумении. Благо, тут организовался новый тост и меня отвлекли.