Великий океан

Развернув просмоленную холстину, Иван Александрович осторожно вынул из нее бумаги,положил на стол. Холстину и надрезанные печати отодвинул в сторону, снял со свечейнагар. Затем медленно надел железные очки, прикрыв ими умные, внимательные глаза.

Обхватив ладонями лицо, Алексей приготовился слушать Правитель колонии развернулпервую, лежавшую сверху, желтоватую бумагу, придвинул ближе свечу. Минуты две онвглядывался в написанное, затем начал читать.

«Иван Александрович! Письмо твое с протчими бумагами через корабельщика Смитаполучил и весьма рад доброму началу, а також и тем, что все в здравии и благополучии. Унас тут все не без хлопот, особенно с ближними промыслами и кораблестроением, а Санкт-Петербург требует, бостонцы тоже колошей бунтуют, но мы уж тут как бог пошлет, а всебеспокойства больше об вас и ваших стараниях для блага Отечества. Лекарь Круль тожеприслал весточку, обласкан и принят королем Томеа-Меа, и сие меня порадовало иутешило...»

Дальше Баранов писал подробные инструкции о составлении карты и описания бухтыи берега, указывал, сколько посеять в первое лето ржи и пшеницы, узнать у индейцев,«какие водятся животные и минералы», а кроме того, «замечать небезнужно в перешейке отМалой Бодеги, в долинах и лугах, не водятся ли те полезные инсекты, приносящие мед ивоск, служащие к благоденствию водворяющихся общежительством человеков, то есть пчелы.Глина також нужна будет на многие при обзаведении потребы, то и оную отыскиватьразъезжающим людям приказывать. Отличных колеров каменья и руды, песок и землидоставлять к себе. на настоящие и будущие опыты...»

Обо всем писал главный правитель, всюду проникали его заботы. Подумал и о лошадяхи скоте для колонии. По сему поводу прилагал письмо к губернатору Калифорнии донуАриллага и наказывал сразу же доставить в Монтерей. В третьем письме находились«прокламации» к испанскому населению, которые тоже надлежало передать губернатору.Копии их правитель Аляски посылал и Кускову. Эти «прокламации» были присланы изСанкт-Петербурга.

«Благородным и высокопочтеннейшим соседям Гишпанцам, живущим в Калифорнии,кому сие видеть случится, здравия, благополучия и всех от бога благ желает Главное ПравлениеРоссийско-американской Компании, под Высочайшим Его Императорского Величествапокровительством состоящее...» Так начиналось послание. Оно говорило о желании жить вдобром согласии и о торговле, начало которым было положено Резановым и которые главноеправление хотело продолжать.

Баранов ничем не разъяснял «прокламацию». Он был обязан приказ исполнить. Но еслибы он мог действовать в этом случае сам, он никогда не послал бы такой бумаги, направленнойне по тому адресу и не от имени царя.

Когда Кусков кончил читать, Алексей так и заявил:

Выходит, что мы только от имени компании действуем, сказал он возмущенно.Упрямые пухлые губы его покривились, на лбу и осунувшихся щеках выступил румянец.Только что он слушал письмо Баранова, умное, заботливое, дальновидное. А эта вот бумага...

Алексей много слыхал и от Резанова и от его офицеров Давыдова и Хвостова, а частьюсам догадывался, видя расстроенного и хмурого правителя, что в Санкт-Петербурге непонимают, да и не очень интересуются далекими владениями. Были бы бобры да коты, даприносили бы прибыток.

Что же, там все на компанию переложили?

Кусков молча снял очки, задул свечу. Некоторое время постоял зажмурясь. У него давноболели глаза.

Не наше дело, Леша,сказал он примирительно,Александр Андреевич пишет, чтонам потребно делать, то и будем. Политикадело министров.

Так не министры ж бумагу прислали! Компания... Что ж она не в свое дело суется.Гишпанцы нас и в грош не поставят!

Иди, Алексей, не шуми! Сказано и хватит! Да сказки, чтоб кончали гулянку.

Утром Иван Александрович велел Василию собираться в Монтерей везти письмаиспанцам и поклон от него, правителя нового российского заселения, губернатору обеихКалифорний, почтенному соседу, сеньору и кавалеру дону Хосе да Ариллага. Колония Россначала существовать.

Второй день тянулись буераки и скалы, выжженная солнцем прерия напоминала пустыню.И впрямь, кое-где ближе к морю наносимые ветром пески глушили траву. Небо было почтибесцветное. Недалекие отсюда склоны Сьерры темнели обнаженными, выветрившимисякручами гранита и гнейса. Дикие кусты колючки сменили лавр и хвою, отчетливей виднелисьтеррасыследы постоянных землетрясений.

Василий уже много суток был в пути. Ночью, укрываясь от холодных туманов, забиралсяв скалы и, слушая вой степных волков койотов, раскладывал костер. Днем останавливалсялишь для того, чтобы сварить похлебку или испечь на камнях лепешки. Несколько раз он могподстрелить оленя, стремительно пересекавшего лощину или стоявшего, чуткоприслушиваясь, на склоне увала. Но креолу жалко было губить прекрасное животное радиодного куска мяса. Остальное в такую жару пришлось бы бросить.

Насмешливый, колючий с людьми, он любил землю, цветы и травы, любил птичийщебет, рев великана сохатого, крики лесного зверя, и даже вой пумы или волчьей стаи невызывал в нем неприязни.

Однажды, еще на Ситхе, он брел с Лукой к Озерному редуту. За огромным вывороченнымбурей корневищем их встретил медведьсвирепый гризли. Увидев людей, зверь бросился нашедшего впереди Василия, но тот вдруг остановился, подпустил медведя ближе, а затемвложил пальцы в рот и так озорно свистнул, что гризли присел, рявкнул и, ломая кусты,удрал в чащобу.

Цыган, ну прямо цыган и есть,еле оправившись от испуга, бормотал Лука, суважением поглядывая на креола.

Бурая трава и серые нагромождения источенного зноем и ветрами камня, похожие надревние развалины, желтые пятна песка, заросли непролазных кустарников, редкое облакона сияющем небевот все, что окружало сейчас Василия.

В коротком, распахнутом под бородой кафтане, войлочной самодельной шляпе, с одеяломза плечами, в которое был увязан дорожный скарб, шел он уверенно и неторопливо,изредка раздвигая прикладом ружья жесткие кусты. Путь он держал по солнцу, а иногдавзбирался повыше на террасу, чтобы увидеть море. До Монтерея уже было недалеко. Набумажку он срисовал с карты Кускова очертания берега. Цепкая память помогла узнать их.Год назад он проходил тут на судне.