Музыка души

– Я бы с радостью, Петр Ильич – детям и впрямь надо где-то учиться, – ответил отец Евгений, – да средств нет. На то, чтобы обустроить и содержать школу, нужны немалые деньги.

– А если я помогу вам материально?

– Тогда можно попробовать получить разрешение. Но вы должны понимать, что жертвовать придется ежемесячно.

– Да, конечно, – Петр Ильич согласно кивнул, – я это прекрасно понимаю. Как считаете, какие расходы мне предстоят?

– Думаю, рублей двести серебром.

– Хорошо. Эту сумму я вполне могу потянуть.

– В таком случае, я подам прошение городничему, указав вас как мецената, – радостно заключил отец Евгений. – Да благословит вас Бог, Петр Ильич!

Спустя два месяца хлопот был получен указ. И в воскресенье, двадцатого января состоялось открытие.

После нескольких дней жестокой вьюги, вынудившей даже Петра Ильича сидеть дома, наступила дивная погода – один из тех зимних солнечных дней, которые своей невыразимой прелестью могут заставить забыть, что где-то на юге – солнце, цветы и почти вечное лето. По дороге к новой школе он до слез наслаждался красотами природы.

Пока – до постройки нового здания – школа расположилась в сторожке возле церкви. Как положено, начали с молебна, отслуженного благочинным, после чего отец Евгений произнес небольшую речь о пользе учения и раздал книжечки каждому из учеников. Их набралось совсем немного – всего двадцать восемь человек, но начало положено.

На следующий день Петр Ильич пришел послушать уроки и провел в школе все утро. За неимением других учителей, преподавали диакон и сам отец Евгений. Их метода оставляла желать лучшего. Особенно поразило, как диакон заставлял учеников громко выкрикивать то, что он тут же задавал им выучить, отчего в классе стоял жуткий гвалт. Но, ничего не понимая в педагогике, Петр Ильич не стал критиковать, утешаясь тем, что как бы дети ни учились, а все-таки учатся. Тем более и диакон, и священник обращались с ними ласково, с большой любовью.

***

Петр Ильич до такой степени погрузился в «Чародейку», что от перенапряжения сил начали шалить нервы. Он был влюблен в оперу, как всегда бывал влюблен в свое новое чадо, и написал уже два действия.

Однако тишины и спокойствия опять не получалось. В Москве началось чествование Антона Григорьевича Рубинштейна по случаю «Исторических концертов», и на торжествах пришлось присутствовать. Петр Ильич прибыл только к четвертому концерту, и Рубинштейн восхитил и поразил его как никогда.  Антон Григорьевич обрадовался и выглядел тронутым, когда увидел своего бывшего ученика. И теперь Петру Ильичу казалось, что он обязан присутствовать при всех последующих концертах. Нет, слушать игру Рубинштейна всегда приятно. Но еженедельные поездки в Москву! Но бесконечные обеды и ужины! Всякая охота к работе пропала. Не хотелось ни читать, ни играть, ни гулять. Хотелось плакать.

Заключительное торжество состоялось в Большом театре, забитом публикой. На заполненную артистами сцену вышел Антон Григорьевич в сопровождении представительниц оперной и драматической труппы – Коровиной и Федотовой. С достоинством поклонившись публике, Рубинштейн произнес небольшую речь и под бурные аплодисменты сел за рояль. Петр Ильич невольно позавидовал его умению спокойно держаться на сцене. Ему бы такое хладнокровие!

Концерт состоял из сочинений Рубинштейна, которые встречали с любовью и энтузиазмом. Во время антракта, когда Петр Ильич вышел покурить, его окликнул знакомый голос. Обернувшись, он обнаружил Колю фон Мекк.

– Что ж вы давно у нас не бываете? – упрекнул он.

Не успел Петр Ильич придумать какие-нибудь оправдания, как Коля уже радостным тоном продолжил:

– Аня беременна. Теперь уж точно. Вот только врачи приговорили ее три месяца лежать в постели. К нам Александра Ильинична приезжала и прогостила неделю. Зашли бы и вы как-нибудь – Аня будет рада вас видеть.

– Я обязательно постараюсь найти время, – пообещал Петр Ильич, сам не очень-то веря в свои слова.

После концерта, в «Эрмитаже» состоялся обед, данный артистами и музыкантами. Говорили много хвалебных речей и выпивали за здоровье виновника торжества. Весь обед Петр Ильич мечтал поскорее оказаться дома – в тишине. Однако предстояло еще ехать на духовно-музыкальный вечер в консерватории, который он сам и устроил. По составленной им программе один из лучших московских хоров исполнял новейшие произведения из области церковной музыки. В том числе прекрасно спели и несколько его сочинений. Петр Ильич с удовлетворением отметил, что в последнее время духовная музыка начала идти по хорошей дороге вперед.

Вернувшись в Майданово, он обнаружил в доме полнейший беспорядок. В его отсутствие Алексей праздновал день рождения. Он пригласил много гостей, устроил ужин и танцы и, кажется, много водки было выпито. Алексей думал, что барин вернется позже, и прибраться после гуляний не успел. Стоило бы, наверное, его отругать, но Петр Ильич только рукой махнул.

Дома его ждала посылка от кузины Ани: великолепные портьеры, вышитые по холсту крестом в русском стиле. Он предполагал, что вышивка будет изящна, но не думал, что настолько. Немедленно повесив драгоценный подарок на окна в столовой, он долго им любовался.

***

Одиннадцатого марта, в годовщину смерти Николая Григорьевича Рубинштейна, состоялось первое исполнение «Манфреда». Публики собралось много, но реагировала она холодно. Слушая симфонию, Петр Ильич невольно думал о том, что она слишком непрактична и сложна. Никто, кроме благосклонно расположенных к нему московских музыкантов, не возьмется ее играть.

Финал слушатели приняли теплее, и все равно оставалось чувство, что «Манфред» не понравился. Зато музыканты были в восторге и долго стучали смычками по инструментам. Петр Ильич не разочаровался в своем новом сочинении, как это часто бывало – он по-прежнему считал «Манфреда» удачным, – но убедился, что его не будут часто исполнять. Слишком необычно, слишком сложно.

На следующее утро он проснулся со страшной зубной болью и ощущением лихорадки. В дверь постучали, и в комнату робко заглянул Архипка – мальчик, служивший у Юргенсона. Во время своих поездок в Москву Петр Ильич теперь останавливался не в гостинице, а у издателя, специально для него устроившего несколько комнат.

– Софья Ивановна зовет вас завтракать, Петр Ильич, – сообщил Архипка.

- Скажи, что я не могу спуститься – плохо себя чувствую.

Архипка исчез, а вместо него вскоре появился обеспокоенный Петр Иванович.

– Что случилось? Может, вызвать врача?

Он отрицательно покачал головой:

– Не стоит – я просто простудился. Отлежусь немного и пройдет.

– Тогда велю принести тебе завтрак в комнату.

Простуда оказалась серьезнее, чем поначалу думал Петр Ильич, а щека распухла до чудовищных размеров. Он так и оставался в комнате, чтобы не пугать окружающих своим страшным видом.

На следующее утро, занимаясь «Чародейкой», он услышал в коридоре легкие шаги, какую-то возню и тихий девичий смех. Вскоре в щели под дверью показалась записка, а ее авторы (которыми, несомненно, были Лена Толстая, гостившая в ту пору у Юргенсонов, и дочь Петра Ивановича Саша) быстро убежали.

Петр Ильич с улыбкой развернул листок, на котором красовалось старательно выведенное стихотворение Курочкина:

«Не высок, ни толст, ни тонок,

Холост, средних лет,

Взгляд приятен, голос звонок,

Хорошо одет;

Без запинки, где придется,

Всюду порет дичь –

И поэтому зовется:

Милый Петр Ильич!»

Стихотворение сопровождалось собственным опусом шаловливых девиц, решивших поиздеваться над флюсом Петра Ильича. Посмеявшись, он написал ответную записку:

«Курочкин – хороший стихотворец, а вот вы плохие стихоплеты.