Музыка души

В результате дом Петра Ильича оказался битком набит народом – невозможно было шагу ступить. Конечно, это причиняло немалые неудобства и вызывало неудовольствие хозяйки, но не мог же он бросить людей в беде. Зато позже, покидая Майданово, люди кланялись ему в ноги и от всего сердца благодарили:

- Да благословит вас Господь, барин!

Город постепенно возвращался к своему обычному виду. Клинское купечество совместными усилиями отстроило заново торговые ряды – на этот раз из камня. И теперь сразу при въезде в Клин они бросались в глаза – выложенные из красного кирпича в псевдорусском стиле, с иконой Николая Чудотворца в арке над центральным проходом.

***

Майданово сделалось местом паломничества многочисленных родственников Прасковьи, которые считали своим долгом повидаться перед ее отъездом в Тифлис. Порой они оставались на несколько дней, порядком надоев Петру Ильичу. И он сбегал от всех на прогулки. Ни одного подходящего дома найти не удалось, и он скрепя сердце согласился на предложение Новиковой, решив остаться в Майданове еще на два года.

Дом располагался в стороне от других дач, к нему примыкала огороженная забором часть сада, в которой Петр Ильич мог распоряжаться совершенно произвольно. Новикова отделала дом заново и снабдила всем необходимым. Он был гораздо меньше прежнего, зато уютнее и приятнее для житья: создавалась иллюзия деревенской усадебки. Алексей уже начал переносить и расставлять там вещи так, чтобы интерьер остался в точности, как прежде: Петр Ильич страшно не любил изменений, необходимости отвыкать от старого и привыкать к новому. Он собирался перебраться в новое жилище сразу по отъезде Анатолия.

Проводив братьев: Анатолия – в Тифлис, а Модеста – в Петербург, – Петр Ильич зашел в дирекцию Музыкального общества, чтобы уладить дело с приглашением Василия Ильича Сафонова на место преподавателя фортепианной игры. Сафонова ему порекомендовал старинный приятель и профессор консерватории Аренский, и Петр Ильич взялся устроить дело с дирекцией.

– Мы обращались за советом к Антону Григорьевичу, - сообщил Третьяков, – но он сказал, что Сафонова не знает. Может, лучше взять Боровку?

– Василий Ильич – прекрасный пианист. К тому же я ему уже написал. Он согласен, но хотел бы знать условия.

– Если вы так настаиваете… Что ж, передайте ему, что оклад мы можем предложить сто пятьдесят рублей за годовой час. Таких часов у него должно быть не менее двадцати. Если же по числу учеников на его долю придется меньшее количество часов, то вознаграждение он, во всяком случае, получает за двадцать. Разумеется, он может давать и частные уроки.

– Василий Ильич просил еще узнать насчет его участия в концертах.

– Конечно. Мы будем рады, если он захочет выступать.

– Значит, дело решено: я сообщаю Сафонову, что с сентября он взят в штат профессоров.

Обсудив с дирекцией детали, Петр Ильич пришел к Юргенсону, где Софья Ивановна немедленно пригласила его на обед, а дети засыпали вопросами и рассказами о своей жизни.

– А у меня ведь для тебя отличные новости, – с хитрой улыбкой заявил Юргенсон.

Петр Ильич с любопытством посмотрел на него, вопросительно приподняв брови.

– Тобой заинтересовались в Париже – Феликс Маккар предложил мне купить права на издание твоих сочинений во Франции.

– Серьезно?

Петр Ильич был поражен до глубины души. Правда, совсем недавно он получил от комитетов Парижского общества Себастьяна Баха и Национального издания сочинений Керубини просьбу стать их почетным членом. И все же то, что его хотят издавать за границей – это совсем другое.

А Петр Иванович между тем продолжил:

– Он дает мне за право собственности десять тысяч франков. И я считаю, что по справедливости половина этой суммы должна быть твоей.

– Но ты не должен… – запротестовал Петр Ильич.

Юргенсон в самом деле не обязан был делиться полученным вознаграждением. Щедрость издателя порой переходила все границы, и было немножко неудобно пользоваться его добротой. Но тот только посмотрел насмешливо и отмел все возражения, тут же сменив тему:

– А самое замечательное в этом то, что Маккар ретиво принялся распространять твои сочинения. Он устраивает прослушивания и пишет, что они имеют колоссальный успех. Лучшие артисты соглашаются быть исполнителями, – довольно улыбнувшись, Петр Иванович заключил: – Вот мы с тобой и перешагнули границу.

– Спасибо, друг мой, за все, что делаешь для меня, – с глубокой благодарностью произнес Петр Ильич.

***

В Клину лил дождь и дул пронизывающий ветер. Тем приятнее было войти в новый домик: ярко освещенный, согретый пылающими каминами. Только спальня отчасти разочаровала – Алексей устроил ее неуютно, а как исправить Петр Ильич не знал. Зато что за наслаждение почувствовать себя в тишине, вдали от суеты, у себя, и притом в одиночестве! Как ни скучал он по уехавшим родным, в уединении чувствовал себя гораздо лучше. Настоящей нормой для себя он признавал сообщество книг, нот, чернил и бумаги.

На радостях от появившейся у него собственной комнаты Алеша сделался весел и услужлив. Целые дни убирался, приводил все в порядок и пел песни.

Правда, Новикова, вопреки собственным обещаниям, вывезла из домика все, что смогла. Он остался полупустым, и теперь приходилось обставлять его заново. Очень кстати пришлись бы обещанные кузиной Аней вышитые занавески, да подарок задерживался. Во время своего последнего визита в Петербург Петр Ильич видел часть ее работы и совершенно влюбился в нее. Торопить было неудобно – может, Ане некогда заниматься вышивкой, – но и получить занавески хотелось побыстрее. И он обратил свою просьбу в шутку:

«Аня! Прежде всего хочу немножко подлизаться к тебе и ловко подъехать с нижеследующим. После разных безуспешных поисков и мучительных колебаний я решился нанять на два года здесь в Майданове, прелестный дом, в котором жила сама Новикова. Дом этот я теперь устраиваю… Мне обещали некоторые близкие люди… кое-что, мне… кажется… т.е. как бы сказать… по канве… шерстями… портьеры… или… занавески… т.е. я бы желал… конечно, не деликатно… но… нельзя ли… поскорее… хочется узнать… когда готово… т.е. я… одним словом… ах!.. Боже мой… мне стыдно!!!!!!! Напишите, пожалуйста… как… и что?.. Надеюсь, те, которые должны были понять, - поняли!»

Как это ни странно, теперь, когда наступила хмурая и ненастная осень, Петр Ильич почувствовал себя гораздо лучше и бодрее, чем солнечным жарким летом. Работа пошла быстрее, и к середине сентября он закончил «Манфреда». Уже дожидалось превосходно написанное либретто «Чародейки». Между делом, по просьбе своей alma mater, он написал хор к юбилею Училища правоведения, сочинив к нему и текст.

Двадцать четвертого сентября ликовало все Майданово: из Волоколамска принесли чудотворную деревянную статую Николая Угодника. Как только показалась вдали процессия, на колокольне зазвонили благовест. Все село с хоругвями и образами высыпало на улицу, чтобы пройти с крестным ходом и поклониться святыне. Под звон колоколов подошли к усадьбе, чтобы служить молебен с акафистом.

Петр Ильич встречал шествие на пороге своего домика. Красиво и величественно выглядела украшенная цветами, будто плывущая по воздуху статуя. Ее сопровождало священство в праздничных облачениях и толпа разномастного ликующего народа. С торжественным пением величания святителю Николаю статую поднесли к дому, и начался молебен, после которого пролезали под святыней.

За последние годы отношение Петра Ильича к Церкви сильно изменилось. Теперь он находил в церковных службах не только эстетическое удовольствие, но и духовную глубину. Он стал регулярно молиться, полюбил читать Евангелие. И особенно трогали и поражали его слова Христа: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные!» Сколько в этих простых словах любви и жалости к людям!