Музыка души

Петр Ильич сокрушенно покачал головой: опять начинается метание от одного жениха к другому. Похоже, жизнь ничему не научила эту девочку.

– Я бы тебе советовал не торопиться.

Таня беспечно пожала плечами:

– А еще я хочу взять Жоржа от кормилицы и поместить к родственникам Беляров.

– Зачем? Оклеры прекрасные люди, и ему хорошо там.

– Потому что, если я выйду замуж, я заберу его к себе.

Планы, планы… суждено ли им осуществиться? Когда Таня уехала за границу, Петр Ильич и радовался, и одновременно боялся за нее, жалея несчастную девушку.

Следующими стали Аня с Колей. Отведя его в сторону, они таинственно сообщили, что имеют одно пламенное желание.

– Исполнение этого желания зависит от маменьки, – начал Коля, – но сам я не решаюсь обратиться к ней с просьбой. Не могли ли бы вы, Петр Ильич, походатайствовать перед ней за нас?

– И что за желание? – улыбнулся он.

Одно удовольствие на них смотреть, так они были счастливы и непринужденны – просто созданы друг для друга.

– Мы хотим приблизить срок свадьбы, – сказала Аня, – перенести венчание на двадцатые числа апреля. Раз уж Коля оставил институт и начинает службу – зачем тянуть?

Петр Ильич посчитал их просьбу обоснованной и обещал походатайствовать перед Надеждой Филаретовной. И вскоре в Вербовке пышно и торжественно провели обручение, после чего Коля уехал на Николаевскую железную дорогу, а Аня – в Петербург на всю зиму.

К октябрю семья вернулась в Каменку, где для Петра Ильича устроили отдельные три комнатки с камином, и он мог наслаждаться уединением. Занимался он усердно, однако сюита продвигалась с трудом. Свободное время Петр Ильич посвящал изучению английского языка – очень уж хотелось почитать Диккенса в подлиннике.

Он как раз занимался, когда убиравшийся в комнате Алеша с непонятной обидой заявил:

– Вот вы, Петр Ильич, никогда мне секретов не рассказываете, а я все равно все знаю!

– О чем ты? Какие секреты? – нахмурился он, уже догадываясь, что речь о Татьяне.

Алеша одарил его взглядом: «А то вы не знаете!» – и  пояснил:

– Степан мне давеча сказывал, что Лев Василич не посмеет его прогнать, потому как он знает тайны, которые нельзя разглашать. Прошлым летом Блюменфельд ходил к Татьяне Львовне – Степан видел это. Она забеременела и уехала рожать в Париж, а теперь поехала устраивать ребенка. А еще он сказывал, что весь Киев об этом знает и Блюменфельд на балу об этом громко говорил.

Петр Ильич в ужасе уставился на слугу.

– Нет… Не может же он быть бесчестен до такой степени…

– Я тоже так не думаю, – поспешил Алеша успокоить барина, – кроме Степана больше никто из прислуги не знает.

Петр Ильич перевел дыхание, но тревога осталась: слишком много народу было в курсе этого дела. Какой будет ужас, когда слухи дойдут до родителей! И так уже Саша будто чувствует что-то недоброе. Недавно она до полусмерти испугала Петра Ильича странным высказыванием о Блюменфельде, заставляющим думать, что она обо всем догадалась.

Весь следующий день эти мысли терзали его, так что ни о чем другом он не мог думать. Сашина подруга Ната Плесская добавила масла в огонь сообщением, что весь Елизаветград и весь Киев говорят, будто Таня была беременна от Блюменфельда.

– Я, конечно, в эти глупости не верю, – с выражением презрения к слухам заключила Ната. – Боюсь только, что они дойдут до Санечки.

До крайности встревоженный и расстроенный Петр Ильич не представлял, что тут можно сделать и как оградить сестру от ужасной правды.

Закончив сюиту, Петр Ильич собирался отдохнуть, но быстро понял, что не в состоянии сидеть без дела. И взялся за сочинение детских песенок на стихи Плещеева. Он тут же набросал множество эскизов, которые жаждал как можно скорее выполнить. Он сам не понимал, к чему эта вечная торопливость, чувствовал себя глупо, но ничего не мог поделать со своим рвением.

***

Стоило появиться в Москве, как немедленно закружило бешенное коловращение городской жизни. Первая симфония, не исполнявшаяся шестнадцать лет, имела огромный успех. Автора восторженно вызывали, что было приятно и лестно, но в то же время мучительно тяжело. Петр Ильич уже не впервые посетовал на свою проклятую застенчивую натуру, из-за которой каждый раз, выходя на сцену, испытывал невообразимые страдания.

После концерта он заглянул в дирекцию театров, узнать, как обстоят дела с «Мазепой», и обнаружил, что не только репетиции не идут, но даже не начали писать декораций.

– Мне жаль, но постановку оперы придется отложить на январь, – заявил режиссер.

– В чем же задержка?

– Материальные затруднения: ни декорации, ни костюмы невозможно заказать раньше.

– Но в январе Павловская уезжает из Москвы! – в отчаянии воскликнул Петр Ильич. – А она единственная, кто может петь Марию!

Режиссер пожал плечами: мол, я все понимаю, но поделать ничего не могу. Впору было волосы рвать от бессилия. Ну почему никогда ни одна его опера не может быть поставлена без приключений?

Съездив в Петербург повидаться с Модестом, Петр Ильич обнаружил, что и там постановка «Мазепы» откладывается. А значит, он зря так рано покинул Каменку, обрекая себя на суетливую жизнь в большом городе.

Дни тянулись томительно скучной чередой. Месяц прошел безо всякого дела, даже почитать что-нибудь не удавалось. В одной гостинице с Петром Ильичом жил Герман Ларош, которого пригласили в число профессоров Московской консерватории. И если поначалу эта должность несколько оживила Германа – в «Московских ведомостях» даже появилось несколько его статей, – то скоро он опять впал в полнейшую апатию. Он целыми днями лежал в постели, ничего не делая и предаваясь мрачной ипохондрии. До боли жаль было способного человека, так бездарно губившего свой талант.

Чтобы хоть как-то оживить друга, Петр Ильич предложил писать под его диктовку статью для «Русского вестника». Это так польстило Герману, что он сразу же согласился, и теперь Петр Ильич ежедневно проводил у него по два часа, работая секретарем. Как ни жаль было времени, он приносил эту жертву другу: Герману нужна была постоянная нянька, без которой он опять впал бы в обломовщину.

Постоянного внимания требовали личности, претендующие на композиторство и ищущие одобрения и поощрения Петра Ильича. Чуть ли не по два-три автора являлись каждый день поиграть ему свои творения. И ведь среди этой массы, за весьма редкими исключениями, он не встречал серьезных задатков. Как же скучно было их слушать и как неприятно говорить нелестную правду! К концу года Петра Ильича измотали непреходящее утомление от городской жизни и недовольство самим собой, ибо праздное существование мучило его как сознание содеянного преступления.

Немного развлекла поездка в Петербург на свадьбу племянницы Анны, позволив вырваться из московской круговерти и повидаться с родными. А в январе наконец-то начались репетиции.

***

После обеда Петр Ильич ушел в театр, где в последнее время проводил ежедневно по четыре часа, наблюдая за репетициями и аккомпанируя певцам, с необычайным усердием относившимся к делу. Снег хрустел под ногами, морозный январский воздух заставлял поднимать повыше воротник пальто, пряча в него лицо. От гостиницы до театра было недалеко, и Петр Ильич предпочитал ходить пешком, несмотря на холод.

Репетиция уже началась – когда он вошел в зал, режиссер спорил с примадонной. Заметив его, Альтани с облегчением заявил:

– А вот и наш композитор! Поясните, Петр Ильич, как следует вести роль Марии?

Тот пожал плечами, слегка улыбнувшись:

– Спросите Павловскую – она лучше меня знает.

Эмилия Карловна победоносно посмотрела на растерявшегося режиссера, а Петр Ильич подошел к роялю, чтобы аккомпанировать ей. Вокруг раздались сдержанные смешки. Но он имел в виду именно то, что сказал: Павловская была не только талантливой певицей, но и замечательной актрисой, идеально подходившей на эту роль. Она удивительно тонко чувствовала свою героиню, и ни разу не пришлось поправлять ее или даже что-то советовать.