Музыка души

К счастью, работа пошла легко и не стоила ни малейшего напряжения. А отдыхом служило посещение театров. Четыре раза Петр Ильич смотрел «Свадьбу Фигаро» Моцарта в Opéra comique в превосходном исполнении. Что у французов не отнимешь – так это отличное исполнение и великолепные постановки. Каждый раз он восхищался светлым гением Моцарта: до чего же эта музыка божественно хороша в своей непритязательной простоте!

Приятной неожиданностью стало посещение «Ромео и Джульетты» Гуно. Прежде Петр Ильич знал эту оперу по давнему представлению в Москве и был о ней невысокого мнения. А тут вдруг был тронут до слез. Шекспир ли, несмотря на либреттную кройку, давал себя чувствовать, или музыка Гуно в самом деле была хороша, но давно уже он не испытывал такого удовольствия.

***

– Модя, тебе надо возвращаться в Петербург!

Модест поднял голову от пьесы, над которой работал, и посмотрел на брата со смешанным выражением беспокойства, жалости и облегчения. И все же упрямо ответил:

– Я не могу бросить тебя здесь одного с Таней.

– Не маленький – справлюсь, - отмахнулся Петр Ильич. – Я же вижу, как ты тревожишься о Коле. Тебе надо быть с ним. Того и гляди заболеешь от всех переживаний – вон уже на привидение стал походить.

Модест действительно за последнее время сильно осунулся и побледнел, разрываясь между стремлением вернуться к воспитаннику, оставленному в Петербурге, и нежеланием бросать на Петра Ильича Таню. Так дальше продолжаться не могло.

Модест слабо улыбнулся, поспорил немного, но быстро сдался. Правда, беспокоиться он не перестал, и, чтобы его утешить, Петр Ильич добавил:

– В моем вынужденном пребывании в Париже есть и хорошая сторона – я здесь закончу мою бесконечную оперу и вернусь в Россию с чистой совестью.

После отъезда брата Петр Ильич заскучал, но работа и необходимость заботиться о Тане не давали совсем затосковать. На следующий же день он проведал племянницу, однако его не пустили, заставив ждать в приемной. Он перебрал сотню предположений, что могло случиться. Не стало ли Тане хуже – ведь она одновременно проходила лечение от морфинной зависимости, дававшееся крайне тяжело.

Наконец, появилась Лизавета Михайловна – Танина компаньонка – чудесная женщина, с великой преданностью заботящаяся о своей подопечной. Лизавета Михайловна казалась сконфуженной и огорченной.

– Что такое? – встревоженно спросил Петр Ильич.

Та сокрушенно покачала головой:

– Татьяна Львовна плохо спала, сейчас не в духе, требует лишнего морфина и объявила, что никого не желает видеть. И не собирается торопиться одеваться из-за вас, – заключила она извиняющимся тоном.

Можно подумать, он просил ее торопиться! Таня обладала удивительной способностью сводить с ума своими выходками. Вроде и не плохая девочка, и жалко ее, а порой хочется плюнуть на все и уехать.

Десятого апреля началась Страстная седмица уже по православному календарю. Впервые Петру Ильичу приходилось встречать эти святые дни за границей, что стало для него громадным лишением. С детских лет он особенно любил Пасху, и так хотелось быть сейчас в России! Конечно, и в Париже были русские церкви, но это совсем не то.

Погода в конце апреля установилась чудная. Он наконец-то закончил оперу – осталось только либретто переписать. И в свой день рождения Петр Ильич погулял по Парижу, купил лекарство для Тани и к трем часам пришел навестить ее.

Лизавета Михайловна из окна увидела его и выбежала навстречу с приветствием:

– Поздравляю вас!

Он замер, не смея поверить счастью:

– Как, неужели?

– Сегодня ведь ваше рождение! – пояснила Лизавета Михайловна.

Видимо, разочарование ярко отразилось на его лице, поскольку она поспешила добавить:

– Не беспокойтесь – скоро и у нас будет!

Таня на этот раз вышла к нему, выглядела хорошо и чувствовала себя отлично. А на следующий день начались схватки. Сейчас же послали за мадам Жильбер, которая принялась расспрашивать пациентку о самочувствии, удивляясь, что так долго не начинается.

– Дядя Петя, съезди к Тарнье, – произнесла Таня, тяжело дыша, и вдруг со стоном поспешно сказала: – Уходи, уходи!

Петра Ильича выдворили из палаты и, взяв от мадам Жильбер инструкцию, как добраться до Тарнье, он полетел на улицу Дюфо. Доктора пришлось долго ждать, поскольку у него сидела дама, и каждую минуту промедления волнение возрастало. Наконец, Тарнье вышел.

– В котором часу началось? – спокойно спросил он.

– Около четырех утра.

– Хорошо, – казалось, доктор доволен этим фактом. – Я скоро отправлюсь. Не беспокойтесь – все будет в порядке.

Прежде бывало закрадывалась мысль, что для Тани, может, лучше, если б она умерла при родах – вся ее жизнь стала сплошным мучением. Но сейчас, представив себе горе отца и матери, Петр Ильич начал невыразимо бояться такого исхода. Пусть будет, что будет, лишь бы жива осталась!

В пансионате навстречу выбежала Лизавета Михайловна, замахав на него:

– Не ходите, не ходите!

Но он успел услышать доносившиеся ужасные крики, каких еще ни разу не слышал. Сердце сжалось от ужаса. Однако Лизавета Михайловна заверила, что все идет хорошо, и ему лучше сейчас уехать.

В страшном беспокойстве он провел вечер и бессонную ночь, чтобы на следующее утро снова отправиться к племяннице. Лизавета Михайловна встретила его счастливой улыбкой, и от сердца сразу отлегло.

– Поздравляю! Родился здоровый мальчик.

На этот раз ему позволили повидать Таню. Она лежала на кровати, а рядом с ней спокойно спал ребенок, показавшийся Петру Ильичу поразительно большим. Как ни странно, он сразу почувствовал к этому малышу, причинившему всем столько тревог, невыразимую нежность и желание быть его покровителем. Таня пребывала в прекрасном настроении, чувствовала себя отлично и, что поразило Петра Ильича, нисколько не огорчалась предстоящей разлукой с сыном.

– Я бы даже хотела, чтобы он побыстрее уехал, – с потрясающим равнодушием заявила она.

Непостижимое существо! И мысль о том, что дома ей придется жить в целом омуте лжи, ни капли ее не смущала!

Ребенка назвали Жоржем-Леоном. В тот же день сделали свидетельство о рождении и подобрали семью, в которую собирались его поместить. Однако Петр Ильич хотел через год забрать мальчика в Россию.

На следующий день он отвез Жоржа к кормилице, оставшись доволен чистеньким помещением, ее детьми и той заботой, какую она сразу проявила к порученному ей ребенку. Когда со всеми делами было покончено, он начал собираться на родину, оставив Таню на попечение Лизаветы Михайловны. Ей предстояло еще некоторое время провести в пансионе, чтобы полностью поправиться.

На содержание, обустройство племянницы и ее ребенка ушло невероятное количество денег. Петр Ильич едва сводил концы с концами, приходилось занимать у всех подряд. Дошло до того, что ночами ему снились деньги и какие-то счета. Не осталось буквально ни копейки, а ведь Таню надо на что-то содержать в пансионе еще пару недель как минимум. От всего этого голова просто раскалывалась – он не представлял, что делать и как выкрутиться из положения.

Измученный и опустошенный, в начале мая он покинул Париж.

***

Никогда еще Петербург не казался столь приятным. Большинство знакомых и дальних родственников разъехалось. Погода стояла чудесная. Приятно было обернуться назад и видеть много горестных минут, часов и дней, отошедших вдаль прошлого. Впереди ждал отдых и спокойная жизнь в деревне с Анатолием. И только мысль о Каменке немного смущала. Петр Ильич слишком привык проводить большую часть жизни в семье сестры, и грустно, что теперь этого уже не будет.

Подушкино – подмосковная дача Анатолия – очаровала его с первого взгляда: холмы и леса, полнейшая тишина, река неподалеку. Одноэтажный желто-белый усадебный дом был не слишком велик, но уютен и симпатичен. Еще подъезжая к нему, из окна кареты Петр Ильич разглядел стоявших на пороге Толю и Паню. А рядом с ними – Алешу, получившего отпуск на полгода, которые он мог провести с барином.