Музыка души

Когда Модест уехал, на Петра Ильича напала отвратительно-томительная скука, заставлявшая с нетерпением ожидать часа отхода ко сну. С утра до вечера он мечтал о том, чтобы вернуться в Италию. А тут еще Лева привез учителя для мальчиков, которого негде было поместить. Хотя ни он, ни Саша не сделали ни единого намека, Петр Ильич остро чувствовал, что стесняет их, занимая лишнюю комнату. Эта мысль тяготила, и в начале июня он уехал в Гранкино к Модесту. Тем более последнему сейчас как никогда нужна была поддержка брата.

***

Гранкино не могло похвастаться особой прелестью: крошечный оазис среди бесконечной степи. Симпатичный, но слишком молодой сад. На сотни верст вокруг – ни малейшего леса. Зато абсолютная тишина – даже днем ни единый звук, кроме шелеста листвы, не нарушал ее. После каменского многолюдства и суеты она служила приятным контрастом.

– Как прошла твоя поездка в Харьков? – первым делом поинтересовался Петр Ильич у брата, когда Колю отправили спать.

– Родственников собралось множество, и все они смотрели на меня с почтением, смешанным с тайной завистью и недоброжелательством. Я там провел один день, а потом провожал тело сюда, где его и похоронили.

– Что завещание?

– Герман Карлович устранил Алину Ивановну от всякой власти над детьми и их имуществом, а меня назначил опекуном. Но приказчики хлопочут, чтобы обойти волю покойного и сделать опекуншей ее.

– Но это же против закона! – возмутился Петр Ильич.

Модест покачала головой:

– К сожалению, закон как раз на стороне Алины. Во всяком случае, Веру ей, скорее всего, отдадут. Насчет Коли еще не уверен, но боюсь, что она и здесь может одержать победу.

– А я думаю, что тут твои страхи напрасны – ничего она не сможет сделать.

– Знал бы ты, сколько мне пришлось выдержать нападок всяческих родственников, пытающихся насильно или хитростью увезти детей! Я даже обращался к местному предводителю дворянства с просьбой защиты. Просто не знаю, что делать!

– Все уладится – вот увидишь, – попытался Петр Ильич подбодрить брата.

Модест покачал головой:

– Несколько дней назад Алина явилась сама – вооруженная разрешениями и всякого рода официальными подтверждениями ее опекунских прав. Держала себя полной хозяйкой и распорядительницей. Веру увезла с собой, а Коле позволила немного погостить. Представляешь? И по первому требованию он обязан явиться к ней в Павловск.

– А что Коля?

– Расстроился, конечно. – Модест печально вздохнул. – Он так любит Гранкино! И к тому же ненавидит отчима. Он не сможет с ними жить!

Петр Ильич сочувственно кивнул. Он тоже в первую очередь жалел детей: что их ждет с такой матерью? Увы, они не могли ничего сделать – оставалось только ждать и надеяться на милость Божию.

Родственники Конради их больше не беспокоили, Алина Ивановна, видимо, удовлетворившись демонстрацией своих прав, тоже не появлялась, и жизнь потекла своим чередом.

А вскоре ситуация разрешилась окончательно. Петр Ильич попросил о помощи своего бывшего сокурсника, ныне адвоката, Герке. Посоветовавшись с ним, Модест предъявил Алине Ивановне свои условия мира, из коих главное то, что он хочет жить отдельно и где угодно. Она сдалась сразу, сделавшись уступчивой и смиренной.

Несмотря на угнетающе действующую жару, Петр Ильич усердно взялся за «Мазепу», только теперь по-настоящему увлекшись работой. Как мать, которая тем более любит ребенка, чем более он причинил ей забот, тревог и волнений, он испытывал отеческую нежность к своему новому музыкальному чаду, столько раз доставлявшему ему тяжелые минуты разочарования в самом себе и доводившему почти отчаяния. К июлю, когда Петр Ильич вернулся в Каменку, две трети оперы были готовы.

***

Александра приехала домой из Карлсбада буквально за два дня до появления Петра Ильича. По дороге она заезжала в Прагу, где давали «Орлеанскую деву».

– Опера шла в летнем, деревянном, балаганоподобном театре, – поделилась она впечатлениями. – Исполнение и обстановка – старательны, но бедноваты. Исполнители все старые и некрасивые, но пели неплохо. И видно, что все очень старались.

– Вот моя опера и перешагнула границу. Надеюсь, за ней и другие последуют, – улыбнулся Петр Ильич. – А что пресса?

– Отзывались о тебе достаточно дружелюбно, но, похоже, они больше любят тебя, как симфониста. Говорят, как музыкальный драматург ты достоин уважения, симпатии, глубокого интереса, но не заслуживаешь титула «художника Божьей милостью».

Петр Ильич пожал плечами:

– Ничего другого я и не ожидал. Это еще вполне доброжелательное мнение.

– Уверена, они переменят его со временем и будут тебя хвалить, – убежденно заявила Саша.

– Спасибо, Санечка, – трогательная вера сестры в его талант всегда много значила для Петра Ильича.

Среди прочих новостей она упомянула и о визите братьев фон Мекк:

– Замечательные мальчики – с чудным характером, веселые, естественные. А больше всего умиляет их горячая любовь к матери. Я так рада за Аню!

– Их помолвка слажена?

– Да, обо всем договорились. Через два года, когда Коля закончит учебу, они поженятся.

Будущий зять и его брат очаровали не только Сашу. Все в Каменке постоянно говорили о них, вспоминая самыми добрыми словами. Несколько дней спустя Петр Ильич и сам смог убедиться в справедливости восторженных отзывов: Николай и Александр снова нанесли визит будущим родственникам. Петр Ильич немного побаивался этой встречи – он чувствовал себя неловко из-за отношений с их матерью. Как лично общаться с ее детьми, когда с ней они остаются незримы друг для друга?

Но страхи его не оправдались. Молодые люди будто ничего странного не видели в сложившейся ситуации, и с первой минуты Петр Ильич почувствовал себя с ними в родственной атмосфере, точно они выросли на его глазах.

***

В августе Анатолий с Прасковьей вернулись из свадебного путешествия, и Петр Ильич поехал в Москву навестить их, а заодно посетить концерт из своих произведений.

Брат выглядел бодрым и довольным жизнью, как никогда. Видя, как благотворно Параша действует на Толю, Петр Ильич полюбил невестку еще больше. Молодая чета порадовала его сообщением о том, что они ждут ребенка. Бесконечно любивший детей Петр Ильич с радостью ожидал появления племянника.

Несмотря на это, все пребывание в Москве он был подавлен и уныл – сам не понимая почему. Хотя и концерт прошел замечательно, и все знакомые были ангельски добры и любезны, он чувствовал себя глубоко несчастным. Возможно, все дело в обычной усталости от суеты московской жизни и невозможности нормально заниматься.

А когда Петр Ильич навестил своего издателя, тот огорошил его новостью:

– Я решил выйти из Музыкального общества.

– Почему? – удивился Петр Ильич.

– Я давно собирался сделать это с окончанием двадцатипятилетия, то есть в восемьдесят шестом году. Но теперь вижу, что ждать не стоит.

– Да что случилось?

Юргенсон казался обиженным и раздраженным, и Петр Ильич никак не мог взять в толк, в чем дело: Петр Иванович редко обижался и обычно не обращал внимания на интриги, неизбежные в деловом мире.

– Давеча Григорович – председатель второй группы – выразил желание предложить меня в эксперты. На что Губерт при Третьякове сказал: «Да он ничего не понимает!» Это не при мне было, но сам же Губерт мне обо всем наивно и рассказал. В любом случае, от моего ухода Музыкальное общество нисколько не потеряет.

– Неправда – потеряет! – горячо возразил Петр Ильич. – Я понимаю, что ты сердит на бестактную выходку Губерта. И есть на что. Просто непостижимо – как он мог так поступить? Но зачем уходить? Тебя многие ценят. Уверен, стоит тебе заикнуться об уходе, как все перепугаются, падут к твоим ногам и упросят остаться.

Петр Иванович отмахнулся:

– Надоело. Все равно уйду – не в этом году, так в следующем.