Музыка души

Петр Ильич был необычайно польщен и обрадован – вот и проникла опера за границу. До сих пор в Европе исполняли только его симфонические произведения. Русские оперы казались слишком чуждыми и странными западной публике.

Саша, наконец-то, отправлялась в Карлсбад, Лева поехал проводить ее, и Петр Ильич снова остался за главу семьи.

С Таней у него установились тяжелые отношения: он не мог не сердиться на ее поведение. Целыми днями она валялась в постели, вечером выходила из комнаты в невероятных пунцовых костюмах с намазанным лицом, часами сидела запершись с гостившим у них кузеном Колей Переслени, погрузилась в лень и апатию. Бедная Вера, пытавшаяся хоть немножко привести сестру в чувство, приходила в отчаяние.

Лева вернулся домой, оставив жену на попечении подруги – Натальи Плесской.

– Саша немного приболела в Киеве, – поделился он новостями, – но скоро почувствовала себя лучше, и мы решили, что она спокойно может доехать до Карлсбада. Да и Ната позаботится о ней, как никто.

Петр Ильич кивнул – Наталья Андреевна была преданна Саше до самозабвения и опекала ее, как наседка своих птенцов.

– Кстати, в Киеве мы встретились с Колей и Сашей фон Мекк, – сообщил Лев Васильевич. – Чудесные мальчики – умные, воспитанные. Мы решили пригласить их в Каменку. Так что скоро ждем гостей.

О том, чтобы познакомить своего сына Николая с одной из племянниц Петра Ильича с целью устроить свадьбу, Надежда Филаретовна писала уже давно. Петр Ильич эту мысль поддержал, а Саша с Левой, в свою очередь, с готовностью согласились. Предполагаемой невестой выбрали Наталью, но Петр Ильич сомневался в разумности этого решения: Николай был уже взрослым юношей, а Тася – совсем еще ребенком, легкомысленным и переменчивым. Лучше бы обратить внимание на одну из старших сестер. Посовещавшись, они решили предоставить выбор детям.

***

Петр Ильич пил чай на балконе, пользуясь редкими минутами одиночества, когда младшие дети занимались с гувернанткой, старшие – рукодельем, а Лева – хозяйственными делами. Ужасная летняя жара позволяла наслаждаться свежим воздухом только в утренние часы, пока солнце не вошло в зенит. И в это время Петр Ильич любил посидеть на балконе, в тишине, немного отвлечься от семейных проблем, погрузиться мыслями в музыку.

Опера никак не двигалась с места, хотя и нашлось порядочное либретто, и в часы досуга Петр Ильич написал четыре номера. Но все они были ему невероятно противны, а усилий воли только на них и хватило.

Беготня и крики в доме прервали его размышления.

– За доктором! За Львом Васильевичем!

На балкон, запыхавшись, влетела горничная Федора с ужасом на лице.

– Петр Ильич, быстрее – в комнату Тани!

– Что? Что случилось? – испугался он.

Но Федора ничего не могла толком объяснить, только продолжала умолять, чтобы он бежал скорее. Примчавшись к племяннице, он обнаружил ее в полном безумии метавшуюся по кровати с криками:

– Умираю! За священником! Я себя отравила! Морфин попал в вену!

Прибежал Лев Васильевич, и вдвоем они едва-едва смогли ее успокоить.

– Морфин попал в вену, – объяснила Таня, когда смогла связно говорить, – а Роман Ефимович сказал, что это верная смерть.

– Ну с чего ты взяла? – с тяжелым вздохом спросил Лев Васильевич.

– Мне показалось, – Таня опустила глаза, сама устыдившись своей истерики. – Прости.

Спустя полчаса она уже спокойно спала. А вот Петра Ильича и Льва Васильевича долго еще трясло после ее представления. Что же такое творится с этой девочкой? Ведь вроде пошла на поправку – и вот опять!

После этого случая, видимо, устыдившись, Таня, наконец-то взяла себя в руки: стала меньше спать, появляться к обеду, гулять. Ходила с отцом в Тростянку, после чего они зашли в церковь. В общем, изо всех сил старалась быть здоровой. В сущности, Таня была хорошей девочкой, и стоило признать, что Лева с Сашей отчасти сами были виноваты – слишком уж избаловали старшую дочь.

Приехавший в конце июля в Каменку Анатолий привез новости из Москвы. До сих пор ничего не объявляли о предстоящем учебном годе в консерватории. Что там происходит? Что с ней будет? С болью думал Петр Ильич о ее судьбе, и порой терзали угрызения совести, что соболезнования эти исключительно платонические. Но он не мог заставить себя туда вернуться – любить консерваторию он был способен только издалека. И он снова принялся уговаривать Танеева занять пост директора.

Забыв о своей трагичной истории с Мазуриной, Толя поведал, что уже влюблен в другую:

– Зовут ее Прасковья Владимировна. Она дочь купца Коншина и племянница Павла Михайловича Третьякова. Она чудесная – умная, добрая, красивая! И я собираюсь сделать ей предложение.

Петр Ильич только улыбнулся – сколько раз уже слышал он подобные речи! Каждый раз Толя влюблялся навеки и собирался жениться, и каждый раз через полгода – год все проходило.

Неожиданно появился Модест, впрочем, заехавший всего на пару дней сообщить, что Конради отпускает их с Колей на зиму за границу.

– Мы будем жить в Риме, и мне хотелось бы, чтобы ты поселился с нами. Пожалуйста, Петя, устрой так, чтобы мы вместе пожили!

Брат смотрел такими умоляющими глазами, что Петр Ильич не мог отказать. Да и перспектива провести с ним зиму очень даже ему улыбалась. Вот только Рим… В нем же совершенно невозможно работать.

В свою очередь, Анатолий, возвращаясь в Москву, умолял пожить с ним и жаловался чуть ли не со слезами:

– Ты ведь всю зиму проведешь за границей, и я так долго тебя еще не увижу! Приехал бы в Москву, а? Хоть ненадолго.

Петр Ильич обещал погостить у него в сентябре, хотя ехать в Первопрестольную абсолютно не хотелось: опять ведь начнут зазывать его в консерваторию.

Весь август старшие племянницы ездили попеременно в Киев, чтобы присматривать там за братьями, поступавшими в гимназию. А в конце месяца Александра написала, что возвращается из Карлсбада, собирается заехать в Киев повидаться с детьми, и уже оттуда вместе с мужем и дочерями – домой.

Саша вернулась бодрой и поздоровевшей, но длилось это недолго. Словно нарочно ради приезда матери Таня вновь начала целыми днями валяться в постели, отравлять себя морфином и терзать ее жалобами на судьбу и свою безотрадную жизнь. Вся та польза, что Саша получила от лечения, моментально сошла на нет. Вернулось плохое самочувствие – целыми днями она плакала и тосковала.

Если прежде Петр Ильич жалел племянницу, то теперь начал на нее сердиться. Ну как она, уверяющая, будто безмерно любит мать, не понимает, что своим поведением убивает ее? Петр Ильич ежедневно просил Бога вразумить Татьяну и не допустить ее до собственной гибели и разрушения счастья всей семьи.

Пару дней спустя Александра, взяв с собой Веру и Уку, уехала в Одессу, а потом в Крым по рекомендациям врачей. Петр Ильич вздохнул с облегчением – вдали от старшей дочери она сможет, наконец, прийти в себя и как следует позаботиться о здоровье. Вот только не начнется ли та же канитель, стоит Саше вернуться домой?

***

Выполняя обещание Анатолию, Петр Ильич провел в Москве сентябрь, ставший сплошным мучением. Толя опять хандрил и жаловался на судьбу. Хотя на что ему жаловаться? Успешный, умный, красивый молодой человек. Консерваторские приятели после смерти Николая Григорьевича пали духом. Юргенсон показался больным – Петр Ильич даже начал подозревать, что долго он не протянет. Алеша, получивший увольнительную и приходивший повидаться с барином, сильно изменился в худшую сторону: стал еще более дерзким и нахальным, чем прежде, и приобрел манию спорить по любому поводу.

По дороге в Каменку Петр Ильич заехал в Киев проведать племянников. Когда он вошел в квартиру, Аня, Тася, Боб и Митя заканчивали обед. Завидев дядю, все четверо бросились его обнимать. Как выяснилось, Льва Васильевича с ними не было, дети оставались на попечении бонны Мины, и страшно соскучились по родным.