Великий океан

А тот вдруг заторопился и дружески протянул руку.

Будьте гостем у меня, Павел Савелович! Я тут бескровный сирота... И АлександруАндреевичу,добавил он полушутливо, не говорите о беседе нашей. Не уважает онинакомыслящих, наипаче компанейских. А?.. Скромные мои прожекты покажу...

Он все еще стоял перед камнем, когда Павел поднялся и, глядя на Лещинского открытымсветлым взглядом, медленно и спокойно покачал головой:

Нет. Вы ошиблись, Лещинский. Все это сделал Баранов. И я горжусь, что он мойприемный отец.

Не замечая протянутой руки, легко, словно освободившись от тяжести, Павел спрыгнулс выступа и, переступая камни, быстро пошел к озеру.

Два пути вели на Восток. Один неизведанный, холодный и недосягаемый, черезледовитые моря, замерзшие пустыни, где, может быть, не слышно даже крика птиц.Посланное еще в прошлом году судно дошло только до редута св. Михаила, в заливе Нортон,дальше все море было забито тяжелым паковым льдом.

Второй через два океана, по которому приходили «Нева» и «Святитель НиколайМирликийский», был пока и единственным. Тяжелый, изнурительный, длящийся полторагода...

Баранов осторожно свернул карту. Задумчивый и нахмуренный, постоял у шкафа, затемтак же неторопливо вернулся к столу. Было еще рано и тихо, сквозь распахнутый ставеньтянуло утренней свежестью, гудел прибой.

Правитель думал о России, о новых зачинаниях, о чужих и бездушных приказах, которыетолько что перечитал. Компания приобретала все возрастающую власть. Двор и министерствасчитались с нею, но еще многие продолжали смотреть на Аляску как на место для легкийнаживы и честолюбивых стремлений. «Не доживу я,сказал однажды правитель своемукрестнику, откладывая в сторону тетрадь, куда записывал дневные события.Не доживешь,может случиться, и ты... А только по-иному все будет. Поймут люди. По-иному и жить начнут.В большой душе нету жадности...»

Баранов снял со свечи нагар, закрыл бюро. Лысый и старый, не мигая, глядел насветлое пламя огарка. Словно видел будущее...

В дверь постучали. Он недовольно отложил вынутые из стола бумаги не любил, когдаего тревожили в эти утренние часы, встал.

Ну, кто там?

Он подумал, что, наверное, Серафима решила спозаранку заняться уборкой, и хотелуже отчитать ее, но стук повторился еще раз тихо, осторожно, словно скреблась кошка.Домоправительница так не стучала.

Ну? повторил правитель громче.

Лязгнула клямка, и в горницу вошел Лещинский, Он был бледен и понур и казалсяглубоко взволнованным. Поклонившись Баранову, Ленинский несколько секунд стоял упорога, затем торопливо и как-то судорожно бросился вперед, упал на одно колено и,схватив руку правителя, прижался к ней влажным, холодным лбом.

Чего ты? изумленно отступил Баранов.

Неожиданная выходка бывшего помощника удивила его, заставила нахмуриться.Сдержанный и всегда спокойный на вид, он не терпел никаких аффектаций, относился кним пренебрежительно, презирал и высмеивал, а часто резко обрывал слишкомвозбужденного собеседника. Суровая жизнь обряжала и отношения в суровые и простыеформы. Только Павлу прощал порывы.

Лещинский наконец поднялся, передохнул, словно пробежал не одну милю, и,порывшись за пазухой, вытащил оттуда небольшой, сложенный вдвое листок бумаги. Наоборотной стороне листа виднелись короткие прямые строчки. Ровно восемь. Это были именаучастников заговора, и крайним снизу значился Павел.

Баранов выслушал Лещинского спокойно. Несколько раз переспросил подробности.Так же спокойно и не торопясь отдал распоряжения. Лишь по согнувшейся спине, понабухшим, побелевшим векам можно было догадаться о тяжелом ударе, причиненномизвестием.

Правитель не сомневался в достоверности слов Лещинского. Последние недели чуялсам среди промышленных что-то недоброе, чье-то упорное, враждебное влияние. Но хлопотыпо отправке корабля, заботы о провианте, бесконечные думы и тревоги о завтрашнем днелишали возможности заняться настроением обитателей поселка. Он понял, что упустилглавное, и на минуту растерялся. Заговорщики решили убить его, когда Наплавков будетдежурным и обходным по крепости. Попов и Лещинский должны подойти к правителювместе с гарпунщиком, стрелять назначено тут же, во дворе, всем сразу. Чтобы непромахнуться...

В крепости все проснулись. Стуча ружьями, прошел под окнами караул, певуче и гортаннобранились возле кухни прислужницы-индианки, донесся первый удар колокола. Ананийначинал обедню. Поп тоже, наверное, знал о заговоре и, может быть, собирался благословитьбунтовщиков... Завтра они сойдутся у Лещинского, подпишут обязательство и назначат день...

Баранов поднялся с кресла, глянул на доносчика ясными немигающими глазами.

Когда учинят подписи...сказал он глухо,затянешь песню. Караульные войдут вместесо мною.

Какую песню, Александр Андреевич?

Лещинский продолжал держаться угодливо и сокрушенно, но в словах его проскальзываларадость. После неожиданного отпора Павла он понял, что надо спешить.

Какую хочешь.

Тогда извольте...Лещинский на некоторое время задумался, потер свой круглыйблестевший лоб. Вот... Песню ирокезов. Перед смертью поют на костре. Шумит свирепыйогнь, костер уже пылает, И кровь в груди моей клокочет и кипит. Меня и черный дым ипламень окружает, И предо мной смерть бледная стоит... Но мне ли трепетать...

Довольно,остановил его правитель, следняя строчка будет знаком.

Больше он не произнес ни слова и даже не заметил, как ушел Лещинский,

То, чего не ждал никогда, не думал, ни единым помыслом не растравлял свое сердце,свершилось. Годы лишений и труда, невероятных усилий имели свой счет, свою цену, ицена та оказалась несуществующей. Предательство открывало глаза. Друзья и удача, Павел,немногочисленные преданные все покидало, оставался отвернулся.Пострах, ненависть,грозное, ненужное имя...Бунт затевали русские, оправдания ему не было.

Сутулый и обмякший, стоял он у окна, утренний ветер шевелил остатки волос.Человеческие стремления никогда не сбываются полной, мерой. Так и, на этот раз... Не длясебя, для родины, для России мечтал, боролся, молился, проклинал. Падал, чтобы подняться,поднимался, чтобы упасть. Всю жизнь. Передышки не было... И как насмешка звучала похвалаодного, из высоких акционеров: «Имя его громко по всему Западному берегу до самойКалифорнии. Бостонцы почитают его и уважают его, а американские народы, боясь его, изсамых отдаленных мест предлагают ему свою дружбу...»