Зелимхан

Старуха задумалась, потом спросила:

— Но ведь ты же один, разве может один человек

идти против целого света?

Некоторое время они стояли молча.

— Я не могу иначе, мама, — сказал наконец

Зелимхан. — Все люди делятся на две чисти: одн.и — это

богатые и сильные, другие — слабые и бедные. Богатые

и сильные грабят и обижают слабых и бедных. А я не

граблю, я только отбираю у богатых награбленное

ими и возвращаю это богатство его хозяевам —

беднякам.

Мать стояла молча, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Может быть, тебе стоит написать письмо белому

царю? — сказала она вдруг.

Сын только пожал плечами.

В этот момент из дома вышла Бици. Зелимхан

обнял мать и взглядоаМ простился с женой.

— Я ухожу, — сказал он, — но всем необходимо

уехать отсюда. Когда в крепости получат мое письмо

и узнают, что я жив, они обрушат на вас, как на самых

моих близких, всю свою ярость. Теперь в безопасности

вы сможете жить лишь в лесу. Перебирайтесь туда

завтра же.

— Хорошо, — покорно сказала Бици, хотя слезы

стояли в ее глазах. Но мать только покачала головой.

— Никуда я отсюда не уйду. Стара я, чтобы жить

в лесу, — проговорила она тихо.

А Зелимхан уже не мог слышать ее слов: бесшумной

походкой он шагал к лесу, и луна, уже спустившаяся

к самому горизонту, обдавала его серебром, как тех

волков, что он встретил в начале ночи.

Получив письмо Зелимхана, Гулаев рассвирепел.

Он начал с того, что приказал вновь арестовать семью

абрека. Но Бици и Зезаг с детьми скрылись в

Даргинском лесу. В крепость доставили мать знаменитого ха-

рачоевца. Ее всячески пытали, требуя .назвать им

местонахождение сына. По старуха не промолвила ни

слова, и ее отпустили, так как не было смысла держать ее

под стражей.

Затем полковник дал нагоняй приставу Сараеву, а

старшину Харачоя Адода отстранил от должности за

обман. В своем донесении генералу Михееву, где он

опровергал свое же собственное сообщение о гибели

Зелимхана, ом так и писал: «Снял с должности и

наказал старшину за ложное донесение». Но продержав

Адода месяц опале, он вновь назначил его старшиной,

получив от пего через Сараева крупную сумму денег и

два десятка баранов.

— Никакой пощады этим азиатам! — кричал азиат

в русском офицерском мундире — полковник Гулаев.

— Я хорошо знаю этих мерзавцев. Плетку и пулю —

вот все, что им следует дать.

И опять начал ссылать и казнить невинных людей

как «сподвижников Зелимхана». А в своих донесениях

к генералу он писал: «Все грабежи и убийства во

.вверенном мне крае совершает разбойник Зелимхан».

Просил генерала расширить его чрезвычайные

полномочия в округе.

«Эх, полковник, вспомните, куда ушел Дубов! —

писал Зелимхан в своем новом письме к Гулаеву.

— Не мучайте людей, а не то придется вам платить за

их слезы своей кровью».

То, что Зелимхан до сих пор жив, начальник

Веденского округа рассматривал как особую вину

чеченцев.

— Надули меня, подлецы, но я заставлю вас

плакать, — грозился Гулаев.

Он арестовал десяток семей, которые хоть как-то

были связаны с Зелимханом, и всех сослал в Иркутскую

губернию. Затем посадил в тюрьму дышни-веденского

абрека Мехки, который уже давно вернулся к мирной

жизни.

Зелимхан в специально написанном письме уверял

полковника, что Мехки не причастеи к его делам, он

никогда не совершал ничего, что имело бы хоть какое-то

отношение к делам харачоевца, никогда не советовался

и не встречался с ним. И все же начальник округа

велел повесить Мехки-абрека, предав его

военно-полевому суду, «за участие с Зелимханом в убийстве

дорожного десятника Турченко», которого Мехки действительно

убил много лет назад за присвоение зарплаты рабочих,

на один на один, без чьей-либо помощи.

* * *

В марте 1909 года приказом генерала Михеева по

'Терской области был создан специальный карательный

отряд для «спешного искоренения зелимхановщины в

Чечне».

Назначенный командиром этого отряда

подполковник Вербицкий в инструкции, составленной им для

своих головорезов, требовал «стрелять в висок или в бровь

разбойника». Затем Вербицкий обратился с личным

письмом к Зелимхану.

«Ты, Зелимхан, — писал он абреку, — имя твое

известно всей России, но слава твоя скверная. Ты убил

много людей, но из-за куста, прячась в камнях, как

ядовитая змея, которая боится, что человек раздавит ей

голову каблуком своего сапога. А теперь ты просишь

пощады, как паршивая собака. Ответ тебе один: твоя

смерть. Но я знаю, что весь чеченский народ смотрит на

тебя как на мужчину, и я, подполковник Вербицкий,

предоставлю тебе случай смыть с себя пятно бесчестия.

И если ты действительно носишь штаны, а не женские

шаровары, ты должен принять мой вызов.

Назначь время, место и укажи по совести, если она

у тебя еще есть, число твоих товарищей, и я явлюсь

туда с таким же числом своих людей, чтобы сразиться с

тобой. Даю тебе слово русского офицера, что свято

исполню предложенные тобой условия. Но если ты не

выйдешь на открытый бой, я все равно тебя найду, и

тогда уже пощады не жди и бейся до конца, чтобы не

быть повешенным.

Докажи же, Зелимхан, — заканчивая письмо, писал

Вербицкий, — что ты мужчина из доблестного

чеченского племени, а не трусливая баба. Напиши

мне, подполковнику Вербицкому, в город

Владикавказ».

Зелимхан, когда ему прочитали письмо Вербицкого,

долго раздумывал, не зная, как поступить. Он просто не

верил в такую возможность свести счеты с царским

подполковником, который был уже известен своими

злодеяниями против горцев. И все же знаменитый абрек

ответил Вербицкому и согласился на поединок, но один

на один. Назначил время и место — на открытом поле

около Ведено.

Пришел Зелимхан на Веденское поле один, точно в

назначенное время, никого там не обнаружил. Он

решил, что подполковник просто обманул его, но вдруг из

леса показались солдаты. Они шли цепью, с ружьями

наперевес, готовые дать залп. Самого Вербицкого не

было видно.

— Эх ты, негодяй, — вырвалось у Зелимхана, —

а еще давал слово русского офицера!

Абрек отлично знал эту местность. Он мгновенно

прилег и, скрываясь за низким кустарником, дополз до

извилистого оврага, который вывел его в лес. Солдаты

же долго не могли понять, куда делся горец, только что

стоявший перед ними как мишень...

Войти в крепость Ведено в ночное время теперь

было невозмож-но. Выходить за стены крепости также

стало небезопасно для чиновников. Хмурые отроги гор и

близкий лес грозили смертью каждому неосторожному:

оттуда мог грянуть неожиданный выстрел, могли

вихрем налететь абреки и, заарканив пленного, так же

быстро умчаться обратно в горы. Да и в самой крепости

все выглядело мирным лишь до вечерней зари. С

наступлением сумерек ворота крепости наглухо

запирались, а хозяева спускали цепных собак. У ворот и на

башнях удваивались караулы, и долгое протяжное

«слу-у-ша-ай!» всю ночь неслось со стен. Дежурный

взвод солдат так и не ложился спать, готовый к боевой

тревоге.

Офицеры, привыкшие к веселой и беззаботной

жизни в своих имениях, тяготились скукой армейской жизни

в крепости. Поэтому на самом крутом и высоком

берегу реки Хулхулау на территории крепости с давних пор

был разбит парк и открыт ресторан. В парке под

чинарами были построены беседки и расставлены скамеечки.