Зелимхан

блюда маленький кусочек баранины. — Ну, как твое

здоровье, как рама? Я уже соскучился по тебе, хоть мы

и недавно расстались.

— Как недавно? — удивился Зока. — Больше двух

недель я скучал по тебе. А рана моя заживает, так что

можно отправляться за Терек, — он вдруг умолк,

помрачнел и грустно добавил: — Только вот Гушмазуко

не будет с нами!..

— Видно, на то воля аллаха, — со сдержанной

печалью ответил Зелимхан. — Но такой смерти можно

позавидовать: они пали недаром, каждый из них

дважды отомстил за себя.

— Да, — задумчиво произнес старик, — будут

помнить беноевцы, как нападать на абреков, — затем

он обернулся к Зелимхану и озабоченно спросил:

— Ты чем-то встревожен? Возьми, покушай, — и

крикнул сыну: — Яраги! Подай Зелимхану горячего

бульона.

— Баркалла, Зока, я не голоден, — сказал хара-

чоевец и, обращаясь к Аюбу, спросил: — До вас

с Саламбеком никакие тревожные вести не

доходили?

— Нет, а что? — Аюб поднял глаза на своего

обожаемого вожака.

Вошел Яраги в коротком латаном бешмете из

темной бумазеи. Он поставил перед Зелимханом чашку с

бульоном и тут же вышел.

— Да вот, говорят, будто Бек Сараев собирается

откапывать наших покойников. Хочет меня среди них

поискать, — сказал Зелимхан.

— Что это ты говоришь? — воскликнул старый

пастух, опуская чашку с недопитым бульоном. — Неужто

они бога не боятся?

— Когда им что нужно, они и бога обходят

стороной, Зока, — вставил Зелимхан. — Уж это я знаю

хорошо.

— Да это же не видано — откапывать

покойников, — вмешался Аюб. — Надо им в этом помешать.

— Как? — спросил харачоевец. — Вчера ночью

я хотел сам лично пойти к полковнику и доказать ему,

что я жив... Но не удалось.

— Напиши ему бумагу, — сказал Зока, — да

напиши обязательно, что по нашим законам — это большой

грех, что будет плохо, если он такое разрешит Сараеву.

— Верно говоришь, — согласился Зелимхан. —

Аюб, возьми бумагу и карандаш, напишем полковнику.

Аюб достал из своей дорожной сумки папку с

чистой бумагой, пузырек с синими чернилами и

деревянную ручку с обломанным концом. Он почистил кончик

пера о штамы и уселся поудобнее, пристроив папку

с чистым листом бумаги на колене.

— Пиши, — сказал Зелимхан. — «Эй, полковник,

эту бумагу посылает вам харачоевский Зелимхан,

которого вы записали в мертвые».

Аюб прикусил нижнюю губу и, склонив красивую

голову набок, начал писать.

— Пиши ему, — продолжал харачоевец, — что

я остался жить, чтобы посылать под землю тех, кто

нарушает законы, кто обижает бедных и мешает людям

спокойно жить. И если позволит полковник трогать

мертвых, которые спокойно лежат в земле, если не

перестанет издеваться над невинными, то и сам он

отправится туда, под землю.

Перестав писать, Аюб молча поднял голову и

спросил:

— А надо ли так, Зелимхан?

— Конечно, надо! Пиши, пиши, — усмехнулся

абрек и гневным голосом продолжал диктовать: — «Если

вы, полковник, не хотите быть мертвым, верните

арестованных вами людей в их дома, к семьям и смотрите

на них милостивыми глазами. Да еще прикажите своим

войскам, если уж они такие храбрые, пусть преследуют

меня и оставят в покое женщин и детей».

Зелимхан опустил голову и, немного подумав,

сказал:

— Добавь еще: «Хорошенько почитайте эту бумагу,

господин полковник, «и подумайте. Я найду вас в любом

месте, куда бы вы ни спрятались. Это пишет абрек

Зелимхан».

Закончив диктовать письмо, харачоевец молча

обернулся к старику, словно желая спросить: «Ну как?»

— Правильно написал ты полковнику, — сказал

'старик. — Только добавь еще, что он грязная свинья.

— Нет, этого не надо писать, — возразил Зелимхан,

немного подумав. — Этот полковник из горцев-осетин,

он, наверное, не ест свинину.

— Ну, тогда напиши, что он дурной осел, — не

унимался сердитый старик. — Кто же, как не осел,

может придумать трогать мертвых?

Отправив Аюба с письмом в Шали с тем, чтобы

оттуда его доставили в Ведено, к полковнику Гулаеву,

Зелимхан собрался было пойти пасти овец, но тут

неожиданно явился Саламбек с выкупом, который он

получил за Месяцева.

Три абрека, старый и двое молодых, уселись в

тесной каморке пастуха. Перед ними лежал мешок с

деньгами.

— Что ж, значит, в Турцию поедете? — спросил

Зока, пристально глядя в глаза Зелимхану.

Саламбек сидел, мрачно потупившись. Зелимхан,

несмотря на свою молодость, был главным, и все

зависело от его слова. Наступило короткое молчание.

— Нет, — сказал наконец харачоевец, — в

Турцию мы не поедем. Там нас никто не ждет. Лучше уж,

если придется, умрем у себя на родине... А с деньгами

поступим так: пусть каждый из нас возьмет понемногу

на нужды своей семьи, остальное же раздадим сиротам

и тем, чьи дома разрушили Веденские начальники.

Саламбек с наслаждением сбросил с плеч серую

поношенную черкеску, стянул пыльные мяхси и лег у ног

спящего Зоки. Закинув за голову большие жилистые

руки, он лежал на покрытом войлоком полу и молча

глядел на черный от копоти низкий потолок. Дверь

приоткрылась, и в комнату вошел Яраги. Он поставил

около постели отца кумган с холодной родниковой

водой, тихо спросил у гостя, не нужно ли ему чего,

и вышел.

Несмотря на сильную усталость, Саламбек долго

не мог заснуть. Он слышал, как старик время от вре-

мени переворачивался с боку на бок, громко вздыхал

во сне. На минуту Саламбек задремал, но вздрогнул

и тут же проснулся. Не то стон, не то вопль жены

звучал в его ушах. Приподнявшись с постели, он

прислушался. Было тихо. Свежий ветер, дувший с гор,

проникал в комнатушку через разбитое окно и щели

ветхой двери.

«Показалось», — подумал он, зев-нул и, томимый

сном, снова лег на войлок. Но абрек знал: ничто ему не

почудилось, ему просто вспомнилось.

...Саламбек никогда не надеялся на милость

начальника Терской области генерала Михеева или белого

царя. Он знал, что этот генерал хочет жестоко наказать

его. Но все же после разговора с женой Фатимой,

которая приходила к нему два дня -назад в Бамутский лес

по просьбе стариков-сагопшинцев, абрек серьезно

задумался.

Фатима передала ему тогда, что прислали ее

старики, а их, дескать, вызвал генерал и приказал им выдать

его, Саламбека, властям. В противном случае, сказал

им генерал, он от села Сагопши не оставит камня на

камне, а всех жителей его сошлет в Сибирь. На

размышления было дано пять дней.

— Подумай сама, ну как я могу, словно глупый

баран, покорно отправиться на убой? — объяснял

абрек жене.

— Нет, не говори так, они не убыот тебя, они

сжалятся над нашими детьми, надо мною, — уверяла

Фатима со слезами на глазах. — Сошлют тебя в Сибирь,

а я с детьми поеду за тобой.

— Конечно, не убьют! — горько усмехнулся

Саламбек. Его большие брови тревожно задвигались.

— Просто повесят на веревке, и дело с концом!

Фатима не могла поверить в такую жестокость

генерала. «За что, ну за что, — думала женщина, — он,

генерал, будет вешать Саламбека — отца ее маленьких

детей?»

— Нет, — сказала она вслух, — генерал дал слово

старикам, что не позволит судьям повесить тебя.

— Генерал?.. — Саламбек покачал своей рыжеи

головой. — Ты плохо знаешь этих генералов.

— Как же может генерал нарушить свое слово? —

возражала Фатима и смотрела на мужа умоляю-