Зелимхан

этот разнесся по всем соседним аулам и хуторам с

необыкновенной быстротой. В дом абреков направились

все те, которые сочли своим долгом воздать обычное

соболезнование по случаю смерти. Правда, шли они

преимущественно ночью, чтобы не попадать на глаза

начальству. Все боялись, что их заподозрят в

сочувствии даже мертвому Зелимхану.

Обрадованный гибелью семьи Гушмазуко, своего

страшного врага, Адод Элсанов тут же помчался в

Ведено, чтобы сообщить о случившемся начальнику

округа. Полковник Гулаев, вздохнув с чувством облегчения,

великодушно распорядился не мешать тем, кто хоронит

мертвых.

— Ну, а вдруг бунт, господин полковник? —

засуетился Адод. — Они на все способны.

— Какой теперь бунт, дурак, — засмеялся

полковник, махнув рукой, — Зелимхана-то нет!

— Когда слушаешь старшину Элсанова, невольно

создается впечатление, что он так и хочет бунта, —

вмешался Грибов, среди других офицеров

присутствовавший в комнате. Перебинтованная рука молодого

поручика висела на перевязи, и вид у него был

независимый.

Полковник Гулаев окинул говорящего

недоброжелательным взглядом, а Бек Сараев подошел поближе и.

саркастически улыбнувшись, произнес:

— Господин поручик получил от этого мерзавца

Зелимхана подарок, — он кивнул на забинтованную

руку. — И вот теперь гордится безмерно.

— Между прочим, среди порядочных людей не

принято плохо говорить о покойниках. Особенно, если они

погибли в бою, — ни к кому не обращаясь, заметил

Грибов.

— Конечно, вы теперь герой! — комически

раскланиваясь, воскликнул Бек Сараев и, обращаясь к Гулае-

ву, добавил:

— Господин поручик утверждает, что Зелимхан был

убит именно его отрядом во время перестрелки под

Харачоем.

— Но ведь перестрелка-то была ночная. Что там

можно было рассмотреть в темноте, — пробасил

полковник довольно, впрочем, добродушно.

— Я лично ничего не утверждаю! — холодно

произнес Грибов и демонстративно вышел из

комнаты.

Гулаев сокрушенно покачал головой и в сердцах

сказал:

— Ох, и надоел мне этот петербургский либерал!

Через некоторое время, когда офицеры, потолковав

о том о сем, постепенно разошлись, пристав

наклонился к начальнику округа и сугубо доверительно

проговорил:

— Тархан Тудоевич, извините, я не могу сказать

ничего конкретного, но мне кажется, что поручик

Грибов поддерживает какие-то связи с этими

разбойниками.

— Я думаю, капитан, вы несколько

преувеличиваете, — полковник откинулся на спинку кресла и

постучал тупым концом карандаша о стол. — Но вы все же

изложите мне свои соображения письменно.

— Слушаюсь! — козырнул пристав.

В этот момент к Гулаеву, мягко шагая по ковру,

приблизился Адод Элсанов, также оставшийся в

комнате. Подобострастно заглядывая в глаза начальнику, он

сказал:

— А беноевцы говорили: они Зелимхана убили.

Совсем не поручик, а они...

Гулаев опустил свою седую голову и взялся за

виски.

— Главное, что я хотел бы знать точно, убит ли

Зелимхан? — произнес он устало.

В комнате наступило молчание.

— Ты скажи, — обратился пристав к старшине,

первым нарушая молчание, — скажи, ты сам-то видел

их мертвыми?

«— Да, видел, — соврал Адод, опустив глаза.

Уловив неуверенность в голосе старшины, полковник

сказал:

— Однако же не мешает лишний раз убедиться

в этом, — и уже обращаясь к Сараеву: — Узнайте,

в самом ли деле они там хоронят Зелимхана.

— Я спрашивал у беноевцев, ваше

высокоблагородие, — соврал и пристав.

— Ну и что?

— Отвечают, что на их глазах от руки самого Бу-

цуса погиб Зелимхан. Говорят, что никто из этой банды

не уцелел, кроме Саламбека из Сагопши и еще двух

неизвестных.

— Это хорошо, но на всякий случай проверьте еще

раз, — полковник махнул рукой Адоду, — идите,

старшина, — а когда тот был уже в дверях, хмуря бровп,

добавил: — Перепуганные бабы могут всякое сочинить,

да и из Беноя могли просто прихвастнуть. Ты уж точно

узнай сам, есть ли среди убитых Зелимхан.

* * *

Поздно вечером, вернувшись в Харачой, Адод

специально проехал мимо дома Гушмазукаевых, из

темных разбитых окон которого доносился надрывный плач

женщин. Пуще всех плакала одна из них. Это была Зе-

заг — жена Солтамурада, у которой вчера только

родился первенец. Она осталась теперь одна с маленьким

сыном, осталась на попечении Бици и старой матери

Солтамурада; никто другой не примет ее, не приютит.

Кому нужна жена абрека? Даже родной отец и тот

охладел к ней после рождения сына, принадлежащего

к этому проклятому роду.

Бици бродила по дому, не зная, к чему приложить

руки, вся в слезах, растерянная, хотя и старалась не

выдать свою слабость. А старая свекровь плакала

молча — сердцем. Ее муж и сын погибли в дни уразы,

девятого месяца лунного мусульманского календаря,

в течение которого исповедующие ислам не имеют лра-

за ни пить, ни есть с рассвета до захода солнца. Ураза

началась с появлением луны 27 мая, а утром 12 июня

произошло кровавое столкновение в Джугуртинском

лесу, в котором погибли Гушмазуко с сыном Солтаму-

радом. Такое совпадение особенно тяжело

подействовало на старую Хурмат, верившую, что в это время

благочестивый мусульманин защищен от зла...

Уже за полночь. Серый свет ночи, как туман,

колышется над землей. В ауле все спят. Лег и старшина

Адод, убедив себя, что Зелимхан действительно убит,

а то не плакали бы так в доме Гушмазукаевых. Да,

в доме этом теперь тоже тихо и темно, как в могиле,

только мокрые от дождя окна сереют, будто

затянутые пленкой бычьего пузыря. От плача устали,

отупели все: замолкла старая Хурмат, и Бици с дочерью,

и Зезаг. Пора и перестать, ведь бывает же конец

и слезам, бывает конец и воплям: хрипнет голос,

выкипают слезы, лишь печаль оседает в сердце, как

пепел...

Но Бици не спит. Забившись в угол, она устремила

остановившийся взгляд на серые окна, а в мыслях

у нее — Зелимхан... Верный друг ее юности, статный,

красивый, с черными усами и добрыми темно-карими

глазами на матово-бледном лице. Ее единственная

надежда и опора на земле. «Где он сейчас? Знает ли, в

какой печали оставил меня, видит ли слезы своих детей,

мои слезы?..» Как бы ей хотелось поговорить с ним!

Нет, он там, далеко в лесах. С помощью добрых людей

предав останки отца и брата земле старого

заброшенного дедовского кладбища, он ушел в горы, чтобы

бороться. Ушел, не повидавшись как следует с ней, не

показавшись в ауле, не успев даже принять скупых слов

соболезнования...

* * *

А в эту же ночь ,в темном лесу, закутавшись в бурку,

у костра сидит человек. Он молча смотрит на

танцующие языки пламени. Мысли его далеко: ему видится

пустой полуразрушенный дом с разбитыми стеклами

и любимая, преданная ему женщина, оплакивающая

свое одиночество и беды семьи.

В это время в освещенный костром «руг

вступила человеческая фигура. Человек в бурке

поднимает /олову, а рука его непроизвольно тянется к

винтовке.

— Это ты, Аюб? — спрашивает он.

— Я, Зелимхан, — хриплым голосом отвечает тот,

присаживаясь на корточки у костра. — Приехали за

Месяцевым с деньгами. Как быть?

— Сколько привезли?

— Пятнадцать тысяч.

— Теперь мне этого мало, — говорит Зелимхан,

немного подумав. — Убили отца, брата, товарища...

Скажи Месяцеву, что сирот у нас теперь много, а потому

я меняю свое прежнее решение. Пусть скажет жене,