Зелимхан

всем виноват я сам. Их не тревожат наши беды.

Наоборот: то, что плохо для нас, хорошо для них.

— Это я знаю, — мать подняла на него усталые

глаза. — Скажи, собираются ли они помиловать тебя?

— Да, собираются, — иронически улыбнулся

Зелимхан. — Только в том случае, если я соглашусь лечь под

их топор.

— На то уж воля аллаха, — сказала Хурмат,

немного подумав. — Ои справедлив и не позволит им

незаслуженно казнить тебя. Ведь ты вынужден был стать

абреком.

Зелимхан молчал, подавленный тяжелыми мыслями.

Ему не хотелось расстраивать больную мать. Да, он

верил в аллаха и его предписания, но знал и другое:

генерал Михеев в случае добровольной явки Зелимхана

не станет советоваться с аллахом, вешать ему или не

вешать абрека.

, — На то воля аллаха, сын мой, — повторила

старуха после длительного молчания. — С его помощью ты

должен искать пути примирения с властью.

— Какими же путями, мама? Я уже сказал вам, как

на мою бумагу ответил генерал.

— Что бы генерал ни говорил, все равно надо искать

мира, сын мой, — перебила его старая женщина и

глубоко вздохнула. — Подумай, ведь сколько было в Чечне

абреков до тебя и никто из них не умер своею смертью.

Недаром чеченцы говорят: «Никогда в мире не было

села абреков». — Она вспомнила об убитом муже и,

горестно вздыхая, добавила: — Ты должен понять, что

всякая власть от аллаха.

Зелимхан знал этот догмат веры. Но раз аллах —

справедливый судья, то и власть, поставленная им,

должна быть справедливой.

— Власть белого царя несправедлива, — ответил

Зелимхан, — а потому она не от аллаха.

— Нет, сынок, все равно от аллаха, — настаивала

мать. — А за несправедливые дела аллах накажет

белого царя.

Зелимхан долго сидел молча. Какие мысли бродили

в его голове и хмурили его брови? Что это было —

обида на свою безрадостную, разбитую жизнь или, быть

может, сожаление, что действительно нет на свете села

абреков, где они могли бы трудиться в безопасности? Но

вот, словно очнувшись ото сна, он поднял голову и

посмотрел на мать. Зелимхан увидел ее закатившиеся

глаза.

Кровь отхлынула от лица этого мужественного

человека, холодный озноб прошиб все его тело, он с

трудом глотнул воздух.

— Мама... Мама! — крикнул он, как кричал в

детстве, когда ему становилось страшно. Но мать уже не

слышала сына.

— Я син вал корьа ниль хаким, — тихо, протяжно

произнес абрек слова отходной молитвы. Его тяжелая,

жилистая рука опустилась на холодеющий лоб Хурмат,

и неловкие пальцы осторожно и нежно закрыли глаза

скончавшейся матери.

В сиянии взошедшей луны поблекли звезды,

до этого ярко горевшие на иссиня-черном

небе. У шумливой речки Баса, на самом краю пропасти,

еле заметная среди камней, стояла знакомая нам

хижина. На плоской крыше ее, поджав под себя босые ноги,

на расстеленном старом тулупе после вечерней

молитвы сидел старик Зока. Он сидел неподвижно. Рядом с

ним стоял глиняный кувшин, в свете луны мерцающий

темно-красной глазурью, а позади старика лежали

высохшие, как кора, ичиги из бычьей сыромятной кожи.

Зока молчал. Молчали горы.

Старый пастух пристально всматривался в черные

тени хорошо ему знакомых гор. Занятый своими

мыслями, он и не заметил, как сумерки перешли в ночь.

Тишина... Все живое будто уснуло. Только где-то далеко

стрекотали кузнечики, их звонкий стрекот звучал тихо,

как песня, напеваемая вполголоса. Зоркие глаза Зоки

различали на фоне неба четкие контуры высоких

башен — обиталища его далеких предков.

Со здоровьем теперь все было хорошо: рана

зарубцевалась, прошли боли. Но не о себе тревожился сейчас

старик. «Уж слишком много кровников у него, — думал

он о Зелимхане. — А ведь сколько раз я говорил ему:

не надо убивать чеченцев... А он в ответ все твердит:

«Эти «свои» хуже чужих, Зока, они очень опасные люди.

Мы им доверяемся, а они бьют нас © спину...» Пожалуй,

прав Зелимхан, — продолжал размышлять старик.

— Опасны эти люди...»

Конечно, он, Зока, тогда под Харачоем на глазах у

многих людей обезоружил капитана Сараева, но его

участие в сражении с беноевцами осталось неизвестным.

Также никому не может прийти в голову, что старый

пастух, мирно живущий в глуши горных долин,

постоянно поддерживает связь со знаменитым абреком...

Размышления Зоки прервал топот копыт. Конь

тяжело ступал по камням, взбираясь на кручу: кто-то

поднимался по тропе, ведущей к дому.

Сердито залаяла собака. Зека поднялся. Он

торопливо спустился с крыши и, прикрикнув на собаку,

направился к воротам-

Старик уже собрался было сказать: «Зелимхан, да

будет с миром твой приход», но его опередил чужой

голос:

— Салам алейкум, хозяин, не примете ли вы

дальнего гостя?

— Ва алейкум салам, — отвечал хозяин, — мы рады

любому гостю. Заходите.

Гость спешился и, передавая узду хозяину,

поздоровался с ним за руку. Из дома выбежал сын Зоки, он

взял у отца повод коня и тоже приветствовал гостя.

Идя впереди, Зока открыл дверь и предложил

гостю войти в дом.

В комнате напротив двери горел камин. Над огнем

на цепи висел чугунный котел. Ароматный запах

свежей вареной баранины щекотал ноздри. Пар,

поднимаясь над котлом, вместе с дымом уходил в дымоход.

Справа, под окном, были разостланы войлочные

подстилки, на которых лежали две подушки из

замусоленного ситца, набитые свалявшейся шерстью; слева в углу

на низкой ступеньке стояли большое деревянное блюдо,

сито, глиняный кувшин с водой и чашки. Над камином

на деревянных гвоздях висели куски вяленой баранины.

Справившись о здоровье гостя и его домашних,

Зока спросил:

— По своей ли воле вы в наших краях?

— Назначили меня сюда, в соседнее село,

писарем, — ответил гость, стараясь придать себе важную

осанку.

— Писарем, говорите? — удивился старик,

подвигая гостю подушку, чтобы тот уселся поудобнее.

— Да. А что?

Зока ответил не сразу.

— Писарь здесь очень важный человек, — сказал

он серьезно. — Работа для него всегда найдется: одно-

му прошение, другому письмо написать, да и всякую

бумагу, что придет сюда, ему же читать приходится.

— А я вот отказался от этой должности и

возвращаюсь назад, — гость оперся локтем о подушку и

выжидательно посмотрел на хозяина: что, мол, он про это

думает...

— Это как же, почему не согласились? — удивился

Зока и потянулся за четками.

— Тут от скуки с ума сойти можно. Нет, не по мне

служба в этих местах.

— Да, в наших краях невесело живется, — пастух,

не глядя на гостя, слегка встряхнул свои четки. — Но

работа эта выгодная, если, конечно, приноровиться к

нашим людям.

— Это как же понять?

— А очень просто: не обижать их и уступать им в

спорных случаях.

— А как быть с начальством? — спросил гость,

прикидываясь непонимающим.

— С начальством?

-Да.

— А начальство наши люди не признают в таких

случаях, — улыбнулся старик. — Они обходят его.

— О нет, я так не могу, — важно сказал гость и

подмигнул Зоке своим единственным глазом.

— Ну тогда вы правильно поступили, что не

согласились быть писарем в этих краях, а то это могло плохо

кончиться. — Старик выдержал паузу и добавил:

— Здесь у нас был такой печальный случай...

— Какой? Расскажите.

— Очень печальный случай, — ответил Зока и, взяв

длинные щипцы, поправил огонь в камине. — Убили его.