Музыка души

***

В Петербурге Петр Ильич получил заказ от владельца ежемесячного журнала «Нувелист» Бернарда. Тот хотел в каждом номере печатать его пьесу, посвященную соответствующему месяцу. Идея нарисовать картину времен года показалась интересной, и он принялся за работу, которую закончил к маю. Он так и озаглавил эти двенадцать пьес – «Времена года». А издатель для большего эффекта сопроводил каждую небольшим стихотворением.

В столице Петра Ильича буквально разрывали на части родные и просто знакомые, и он уже не знал, куда спрятаться от массы приглашений и требований. Но и в Москве его не оставляли в покое. Начинающие музыканты стремились показать ему свои творения, продемонстрировать игру, попросить протекции. Его осаждали со всех сторон, не давая работать. Все чаще появлялось страстное желание бросить Москву и поселиться где-нибудь в глуши. Увы, желание неосуществимое: без работы в консерватории не на что было бы жить. А деньги требовались не только на себя, но и на помощь братьям.

В Москве Петр Ильич закончил Третий квартет, начатый еще в Париже. На этот раз друзья новое произведение единодушно хвалили, однако автор остался им недоволен. Ему казалось, что он немножко исписался, повторяет сам себя и не может выдумать ничего нового. Появилась пугающая мысль: неужели это его предел?

Весной начались репетиции «Лебединого озера». От музыки все в театре были в восторге. Присутствуя на первой репетиции, Петр Ильич от души забавлялся тем, как балетмейстер с глубокомысленным и вдохновенным видом сочиняет танцы под звук одной скрипки.

***

Первую половину лета Петр Ильич провел у Кондратьева в Низах, где необыкновенно живописная природа дарила вдохновение. Однако в тот год у Николая Дмитриевича собралось множество гостей, в числе которых Алексей Апухтин. Он сильно располнел: когда-то болезненный худой мальчик превратился толстого мужчину с огромным животом, но тоненьким голоском. Зато он по-прежнему оставался занимательным собеседником, любившим рассказывать разнообразные, часто смешные истории. Вот только с возрастом у Лели развилась мнительность, превратившаяся в болезненную манию.

Вечером хозяин, дети, гости собирались на балконе, наслаждаясь чудной погодой. Вдруг закуковала кукушка. Леля тут же спросил:

– Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?

Но вот незадача: птица замолчала, ничего не ответив. Тогда Апухтин повернулся к дочке Николая Дмитриевича:

– Диночка, говорят, из уст младенцев услышишь правду. У меня жарок, я, наверное, заболеваю, умру, может быть. Ну, скажи, сколько я проживу?!

Та, не задумываясь, явно не понимая всей серьезности, вложенной в вопрос, выпалила:

– Два года.

Леля побледнел и чуть ли не заплакал. Глупость ребенка он воспринял как приговор. Все разом принялись его утешать, уверять, что не надо обращать внимания, что проживет он долго. Николай Дмитриевич даже пожурил дочь за жестокий ответ. Но та нисколько не смутилась, и когда Петр Ильич обратился к ней с тем же вопросом, пытаясь сгладить впечатление, которое ее слова произвели на друга, живо ответила:

– Сто лет.

Петр Ильич растерялся, не зная, как реагировать: вместо утешения, получилась словно бы насмешка. Леля страшно рассердился на Дину и стал ждать смерти. И подобной ерунде он позволял смущать свое спокойствие на каждом шагу.

Петр Ильич остался у Кондратьевых на именины, и к празднику начали готовиться загодя, хотя он всеми силами сопротивлялся. Всевозможные празднества он терпеть не мог, но пришлось покориться настойчивости радушных хозяев.

Накануне фасад флигеля, в котором жил Петр Ильич, украсили гирляндами из зелени и полевых цветов, подготовили фейерверк, развесили повсюду цветные лампочки, а над входом соорудили красивый вензель из букв «ПЧ». Дина с огромным удовольствием рвала самые красивые цветы и расставляла их по своему вкусу в вазах, принесенных из комнат ее матери.

Утром двадцать девятого июня повар принес на блюде громадный сдобный крендель с инициалами именинника и блюдо коржиков и булок. Когда Петр Ильич вернулся с купанья, у него на балконе уже накрыли стол для праздничного кофе. Все обитатели имения – гости и хозяева – явились с поздравлениями. Дина предстала в новом нарядном платье, с собственноручно вышитой ею салфеткой и важно, с большим чувством продекламировала стихотворение по-французски.

– Спасибо тебе, Диночка, – целуя, поблагодарил ее растроганный Петр Ильич. – Обещаю никогда не расставаться с твоей работой.

Затем он пригласил всех к кофе, и они с аппетитом потягивали ароматный напиток с густыми, жирными сливками и ели вкусный крендель. Посидев у именинника, гости разошлись до завтрака, который был в тот день тоже праздничный. Петр Ильич, вопреки обыкновению, не ушел в поле, а сидел со всеми на балконе, играл на бильярде с молодежью.

Обед, состоявший исключительно из его любимых блюд, прошел шумно и весело. Пили шампанское за его здоровье, пели ему «Многая лета». А когда наступил вечер и на небе появились первые звезды, зажглась иллюминация: среди зелени горели разноцветные лампочки и красовался большой вензель именинника. На реке пускали фейерверк: красиво падали снопы огней, ракеты, вензеля и букеты. Несмотря на то, что день вышел суматошный и утомительный, Петр Ильич был счастлив: приятно воочию видеть, как тебя любят.

Вскоре после именин он уехал в Каменку. Узнав, что он покидает их дом, Дина начала грустить и плакать, не желая расставаться. Петр Ильич пытался ее утешить, ласково уговаривая:

– Что, Диночка, опять глазки красные? Нельзя так, голубчик, ведь мы скоро увидимся.

Но та только пуще заливалась.

В день отъезда проводить его вышли все обитатели имения. Петр Ильич обошел присутствующих, лично попрощался с каждым, и от волнения у самого выступили слезы на глазах. Дина снова заплакала, крепко обнимая за шею.

– Ну, Диночка, – уговаривал он ее, пытаясь отцепить от себя, – не плачь, будь умницей, не навек расстаемся.

Когда он уже сел в экипаж и махал оттуда шляпой провожающим, девочка долго смотрела ему вслед.

Погостив немного у сестры, Петр Ильич по совету каменского доктора поехал в Виши лечиться водами. На курорт он прибыл совершенно больным со страшным пароксизмом лихорадки, но уже на следующий день чувствовал себя отлично. Единственным минусом Виши была убийственная скука и тревожные письма от Саши: ее последний ребенок родился слабым и больным, да и сама она плохо себя чувствовала.

Желания сочинять не возникало никакого – голова была абсолютно пуста. Петр Ильич с беспокойством думал о том, что будет дальше. А когда жившая в Виши барышня играла одну из его пьес, не мог поверить, что он ее автор.

С каждым днем курорт вызывал все большее отвращение, и Петр Ильич всей душой стремился уехать оттуда. Не выдержав, он сбежал, не закончив лечения, чтобы присоединиться к Модесту и его воспитаннику в поездке на пароходе по Роне.

Модя приятно удивил: это был уже не прежний безалаберный молодой человек, живущий лишь удовольствиями. Он стал ответственным и внимательным воспитателем; поражал умом, тактом, добросовестностью и умелостью в своей задаче.

Его воспитанник восьмилетний Коля Конради с первого взгляда обворожил Петра Ильича. Глухонемой мальчик – суетливый, нервный, с огромным трудом объяснявшийся с окружающими – приводил его в умиление. Раздражительность и припадки хандры волшебным образом исчезли, растворившись в заботах об убогом ребенке и о больном брате: во время своего плавания они умудрились заболеть от влияния местной питьевой воды.

В конце июля братья расстались – Петр Ильич направился в Байрейт на вагнеровские торжества. Помимо личного интереса, он должен был там присутствовать как корреспондент «Московских ведомостей».

Небольшой провинциальный городок представлял собой вавилонское столпотворение. И местные жители, и приезжие, стекшиеся сюда чуть ли не со всех концов мира, спешили к станции железной дороги, чтобы присутствовать при встрече императора Вильгельма. Петр Ильич наблюдал за этим действом из окна соседнего дома. Сначала промелькнуло несколько блестящих мундиров, потом процессия музыкантов вагнеровского театра с дирижером во главе, потом стройная высокая фигура Листа, наконец, в щегольской коляске – бодрый, маленький старичок с орлиным носом и тонкими насмешливыми губами – Рихард Вагнер.