Музыка души

Однако вопреки его ожиданиям оперу одобрили единогласно. Только после этого, успокоившись и вновь обретя нормальное расположение духа, он зашел к отцу, а потом и к друзьям из «Могучей кучки» специально для того, чтобы сыграть им финал только что оконченной Второй симфонии. Кучкисты приняли ее с восторгом, и Петр Ильич смущенно выслушивал посыпавшиеся на него похвалы. При исполнении присутствовал владелец издательской фирмы Бессель, предложивший напечатать новую симфонию. Польщенный таким несомненным успехом, Петр Ильич тут же согласился.

Давно размышляя о симфонической фантазии, но, не зная, какую тему для нее взять, он воспользовался случаем и попросил Стасова найти ему сюжет. Тот обещал подумать и написать.

Письмо пришло уже через неделю – Владимир Васильевич подошел к просьбе со всей серьезностью и прислал целых три сюжета. Все три – «Айвенго», «Буря» и «Тарас Бульба» – горячо заинтересовали Петра Ильича. И он решил подождать пару дней, пока пройдет первый пыл: припомнил «Айвенго», перечитал «Бурю» и «Тараса Бульбу», в итоге остановившись на Шекспире. Работу пришлось отложить на некоторое время: бездна всевозможных скучных занятий мешала душевному спокойствию, необходимому для такого сочинения. Сюжет «Бури» представлялся Петру Ильичу столь поэтичным, а план, предложенный Стасовым, требовал такой музыкальной законченности и изящества формы, что хотелось полностью отдаться сочинению, не будучи ничем отвлекаемым.

В Москве Вторую симфонию исполнили в январе с большим успехом: автора вызывали после каждой части по несколько раз, поднесли ему лавровый венок и серебряный кубок. Окрыленный удачей Петр Ильич тем не менее в письме к Модесту отозвался о ней с иронией:

«Честь этого успеха я приписываю не себе, а настоящему композитору означенного произведения – Петру Герасимовичу, который, в то время как я сочинял и наигрывал «Журавля», постоянно подходил и подпевал мне. Вообще близится время, когда и Коля, и Толя, и Ипполит, и Модя уже не будут Чайковскими, а только братьями Чайковского. Не скрою, что это-то и есть вожделенная цель моих стараний. Своим величием стирать во прах все окружающее, – не есть ли это высочайшее наслаждение? Итак, трепещи, ибо слава моя скоро тебя раздавит».

Собиравшийся издать симфонию Юргенсон, узнав, что она уже отдана Бесселю, страшно обиделся. Петр Ильич попытался объяснить ситуацию и даже забрать симфонию от Бесселя, но тот ни в какую не соглашался. Ссориться с Юргенсоном не хотелось – Петр Ильич ценил его не только как издателя, щедро платившего за его сочинения, но и как преданного друга, всегда готового помочь. А тот в пылу обиды припомнил и другие произведения, издававшиеся у Бесселя. Пришлось долго объяснять, что это вышло случайно: «Опричник» попал к Бесселю, поскольку тот взял на себя труд хлопотать о постановке оперы в дирекции Императорских театров, а «Ромео и Джульетту» он выкупил у Боте и Бока, которые потребовали тридцать пять талеров за печатание партитуры.

Петр Ильич клятвенно обещал, что отныне абсолютно все его сочинения будут издаваться только у Юргенсона, шутливо пригрозив:

– Смотри – пожалеешь! Разоришься на моих опусах.

– Вот уж не твоя проблема! – беспечно отмахнулся тот.

Мир был восстановлен.

***

Весной Малый театр закрылся на ремонт, и три труппы – драматическая, оперная и балетная – оказались в Большом. Инспектор репертуара Бегичев воспользовался случаем, чтобы объединить все три труппы в одном спектакле. Дирекция обратилась к Островскому с предложением написать нечто вроде феерии, задействовав в спектакле не только драматических актеров, но и певцов с танцорами. Тот охотно согласился, избрав сюжет народной сказки о Снегурочке. Музыку для сопровождения спектакля заказали Петру Ильичу.

Он забрал партитуру всеми забытой «Ундины» из конторы театра и наиболее удачные моменты использовал для «Снегурочки» – не пропадать же хорошей музыке. Работая с необычайным увлечением – вопреки давно установившемуся обычаю даже по вечерам, – он закончил объемистую партитуру за три недели.

Роли распределили между лучшими силами Малого театра, постановку сделали необычайно роскошной. И все же критики нашли к чему придраться: они острили по поводу того, как статисты, изображавшие в прологе гусей, появились в черных смазных сапогах. А в одной из распространенных московских газет появились ехидные стихи:

Спаси нас, Господи, помилуй,

От этой музыки унылой!

Зато музыканты оценили «Снегурочку» по достоинству. Да и Петр Ильич остался доволен своим творением, даже начал подумывать о том, чтобы написать на этот сюжет оперу.

После первого представления весь консерваторский кружок задумал совершить загородную прогулку, местом которой избрали Воробьевы горы.

Стоял прелестный весенний день, сады села Воробьева белели от покрывших их цветов, все под впечатлением весны и «Снегурочки» находились в удивительно радужном настроении. Крестьяне собрались смотреть на пирующих господ, расположившихся на открытом воздухе прямо на траве. И Рубинштейн устроил для них целый сельский праздник, закупив вина и сластей, какие нашлись в местной лавочке. Любивший настоящие народные песни Николай Григорьевич заставил крестьян петь. Давно Петр Ильич не проводил таких радостных, беззаботных дней: довольный своим новым сочинением, он наслаждался обществом друзей на лоне природы, среди цветущих садов.

Денег, полученных за «Снегурочку», как раз хватило, чтобы отправиться летом за границу. По дороге Петр Ильич заехал в Каменку. На его беду старшие племянницы занимались музыкой, и каждое утро начиналось с бесконечных упражнений Ани, которая по заданию своего учителя разучивала сонатину Кулау. Слушать ежедневно одни и те же пассажи довольно-таки посредственной пьесы было настоящим мучением. Петр Ильич мужественно терпел пытку, но когда однажды вечером его попросили аккомпанировать девочкам для танцев, решил отомстить за испорченные утра: все польки и вальсы он импровизировал на тему Кулау. Наконец, не выдержав, Саша воскликнула:

– Петя, я тебя умоляю: измени мотив!

На что он невозмутимо ответил:

– Сожалею, но у меня в голове больше нет других мелодий. Кулау полностью убил мое вдохновение.

Саша посмотрела на него укоризненно, но не смогла сдержать улыбки и пообещала, что ему предоставят отдельный домик, где ему никто не будет мешать.

***

Вернувшись в Москву, Петр Ильич принялся за инструментовку «Бури» и снова поменял жилье – переехал на Малую Никитскую в тесную, но уютную квартиру.

Новизна Москвы по прошествии нескольких лет притупилась, жизнь стала обыденной и привычной. Участились припадки хандры. Модя с Толей писали все реже. Понятно – у них теперь своя жизнь, служба, но как не сообщить, хотя бы вкратце, чем занимаются, как дела? С мечтой об опере по «Снегурочке» пришлось расстаться – Римский-Корсаков успел быстрее, и Петр Ильич серьезно обиделся на то, что у него украли такой чудный сюжет.

«Бурю» исполняли в симфоническом собрании теплым для декабря вечером. Пока публика, переговариваясь, заполняла зал, Петр Ильич устроился на хорах в обществе нескольких учеников – присел прямо на ступеньках, ведущих в верхнее фойе. Вышел дирижер, поклонившись слушателям, погас свет, и в зале воцарилась тишина. Петр Ильич из своего убежища с напряженным беспокойством следил за игрой музыкантов и реакцией публики.

Отзвучала последняя нота, и зал взорвался бурными рукоплесканиями. Восторженные слушатели громко вызывали автора. С трудом преодолевая застенчивость, Петр Ильич сконфуженно поднялся на сцену, неловко кланяясь. От необходимости подавлять болезненную робость движения стали резкими: он сделал три шага вперед и порывисто кинул в публику быстрый поклон. При попытке улыбнуться получилась какая-то горестная гримаса. Выполнив свой долг, Петр Ильич поспешил скрыться за кулисами. Приятно было видеть, что «Буря» нравится публике, но именно этот момент он с удовольствием пропустил бы.