В дни Каракаллы

ждут избавления?

— Только скоты не хотят свободы.

Дионисий приложил палец к губам, раздумывая о чем-то.

— Может быть, ты… — начал он.

В это мгновение дверь отворилась, и на пороге я увидел девушек. Они стояли обнявшись и приветствовали Вергилиана.

Я сразу узнал по описаниям Грациану. Огромные, полные спокойствия глаза, низковатый лоб, как у мраморных богинь, и белокурые волосы… Подруга выглядела совсем другой — румяной и смешливой, что было видно по ее лукавым глазам.

Скопец посмотрел на девушек и на Вергилиана, почему-то вздохнул и удалился, даже не закончив своих слов…

— Здравствуй, Грациана!

Я видел, что поэту стало радостно жить на земле. Так бывало с ним, когда он читал какую-нибудь замечательную книгу, или смотрел на особенно приятный закат, или созерцал женскую красоту. В такие мгновения скучная и похожая на истертую монету жизнь становилась для него полной душевных переживаний. Я уже достаточно изучил своего друга. Мне было также известно, что он не впервые встречал Грациану в этом домике, а подслеповатый и рассеянный Транквил ничего не заметил, чтобы помешать опасному сближению. Грамматик не подозревал, что и его собственная дочь в ночное время тайно покидает дом и проводит часы в лунном саду с Лентулом, сыном соседнего торговца рыбой, сочиняющим стихи по всем правилам латинской просодии, которой он научился у строгого учителя.

В присутствии девушек разговор перешел на шуточные препирательства. Транквилла была старше Грацианы на два года, ее перси расцвели, и она не боялась вступать в перебранку с мужчинами.

— Расскажи нам что-нибудь, Вергилиан, — попросила она, обнимая застывшую в своей красоте подругу.

— Что я могу рассказать…

— Какую-нибудь смешную историю.

— Все мои истории печальны.

— Плакать мы будем завтра. Сегодня хотим смеяться. А кто этот юноша, у которого такой вид, точно он поел чего-то кислого? Он тоже поэт?

— Он не поэт, а юный философ.

Я не знал, куда мне деваться под насмешливыми взглядами Транквиллы.

— Это мой друг, и я удивляюсь его способности воспринимать все то, что он видит вокруг себя. А вам бы только смеяться!

Румяная девушка оставила меня в покое. Она вдруг всплеснула руками:

— Ах, я и забыла, что мать велела затопить очаг! Философ, хочешь помочь мне принести топлива?

Может быть, то была женская хитрость, чтобы оставить робкую Грациану вдвоем с тем, кто был мил ее сердцу? Я неловко поднялся со скамьи, и мы пошли на двор за хворостом. На это не потребовалось много времени, и когда мы вернулись, Вергилиан и Грациана все так же сидели далеко друг от друга. Поэт, очевидно, забыл нежные слова, которыми полны его элегии.

Разговор продолжал оставаться незначительным.

— Приближается зима, — сказал Вергилиан.

Грациана кивнула головой.

— В вашем Карнунте скоро будет холодно, как в варварских городах…

— Холодно… — как эхо, повторила Грациана.

Наконец она посмела спросить:

— Как называются твои духи, Вергилиан?

— «Поссидоний».

— Ты скоро уедешь