В дни Каракаллы

едешь от нас в Рим?

— Но сердце мое останется здесь.

— Пустые слова…

Транквилла куда-то убежала, и я тоже понял, что здесь лишний, и хотел уйти, но Вергилиан удержал меня за руку:

— Грациана! Это мой большой друг. Дважды спас мне жизнь. Он достойный юноша, и я хочу, чтобы ты была любезной с ним.

Девушка посмотрела на меня с улыбкой, а я опять покраснел до корней волос и не знал, куда девать свои неуклюжие руки. Но я удивлялся, почему Вергилиан не хотел оставаться с Грацианой наедине, чтобы говорить с нею о любви.

Грациана умолкла, и на ее ресницы уже набегали слезы. У меня не было никакого опыта в любовных делах, я еще не испытал ее радостей и страданий, но чувствовал, что Грациане больно. Вергилиан не хотел или не мог сказать ей то, чего она ждала от поэта. А я хорошо знал вечные колебания моего друга…

Уже дети с веселыми криками и проказами покидали школьное помещение. Транквил вернулся в свое жилище, и вместе с ним пришел Дионисий. Скопец уплатил каллиграфу положенную плату за труд, забрал свиток и копию и удалился.

— Сколько денег! — восторгалась Транквилла, глядя на серебряные монеты.

Старик вздохнул:

— Это не такая уже большая цена за мои слепнущие глаза!

Транквилла суетилась по хозяйству. Мать ее лежала наверху, страдая ревматизмом, от которого ей не помогали припарки из коровьего навоза, прописанные карнунтским врачом.

Мы сели за стол. Вергилиан ел похлебку из овощей и смешил нас рассказами о различных метаморфозах. Как обычно в бедных римских домах, мы сидели во время трапезы на скамьях. Посуда была простая, из обыкновенной глины, приобретенная у местного гончара.

Транквил попробовал заговорить с Вергилианом о комментариях Порфириона, какие ему пришлось недавно переписать для легата Лициния, но молодежи было не до книг в этот час, и грамматик умолк.

Потом речь зашла о событиях нашего времени, и Вергилиан рассказывал девушкам о Востоке, о своем путешествии, о том, что произошло с нами в таверне Дурка, и о красоте Маммеи и Соэмиды. И, кажется, это больше всего заинтересовало слушательниц.

Но вдруг в дверях показалась сгорбленная старушка. Это была Пудентилла, старая нянька Грацианы, смотревшая за нею, как мать. Старая рабыня укоризненно закачала головой:

— Смотрите на нее! Моя молодая госпожа сидит в чужом доме и ест бобовую похлебку, а у себя не желает есть утку, начиненную оливками. Да еще с мужчинами! Сколько раз я говорила тебе, Грациана, что еще рано помышлять о любви. Придет час, и ты узнаешь, что такое участь женщины, будешь рожать в муках детей…

Грациана поднялась и покорно направилась к двери. Мне тогда показалось, что в помещении стало темнее, и беседа утеряла для меня всякую соль.

13

Но приближалась разлука с Вергилианом. Все дни в этом тихом городе я неизменно проводил с поэтом. Жили мы в доме Виктора. Моему другу отвели прекрасное помещение в таблинуме, где хозяин хранил свои книги, а мне, как и полагается писцу, — хотя все знали, что племянник сенатора питает ко мне братские