В дни Каракаллы

я ничего не понимаю.

Окинув взглядом нас обоих и, видимо, уверившись, что его собеседник один из тех, с кем поучительно побеседовать, когда речь идет о подобных вещах, Дионисий все с той же тонкой улыбочкой сказал:

— Книга престранная! Недаром она называется «Мудрость — София».

— Непостижимая.

— Ведь ты же знаком с учением Платона? А философия Валентина исходит из него.

— Но в чем же здесь дело? Что тут совершается? — недоумевал Вергилиан.

— Трудно объяснить это в двух словах. Валентин построил в своей системе ни на что не похожий мир эонов. Это своеобразно понятое учение об идеях. У Валентина, как и у Платона, земное является только отражением небесной сущности. Но Валентин пользуется платоновской философией, чтобы уничтожить ров между миром и божеством. Мир у него не случайное сцепление элементов, не гармония, а некая трагедия, разыгранная в театре вселенной. Мир существует только для того, чтобы душа претерпела положенные ей испытания, очистилась от скверны и снова вознеслась к божеству.

Вергилиан недоумевал:

— А что же станется с миром?

Дионисий лукаво улыбнулся.

— Он сгорит в огне.

Вергилиан хмурился, стараясь понять то, что открыл ему скопец. Говоря по совести, все это показалось мне пустой игрой ума. Точно люди нарочно хотели затуманить свой разум, уверить себя во что бы то ни стало, что земля, по которой они ходят, не земля, и хлеб, который они едят, не хлеб, и дом, в котором они живут и спасаются от непогоды, не дом, в какое-то отражение небес.

Едва ли Дионисий согласился бы со мной, и я не стал вмешиваться в беседу.

Скопец поднял тонкий палец и снова склонил голову набок.

— Как все возвышенно у Валентина! Куда твой Платон!

— Но не находишь ли ты, что все это так же бесплодно, как рассуждения «Пира»? — осмелился я сказать, сам страшась своей смелости.

К моему удивлению, Дионисий удостоил меня улыбкой и ответил, как равный равному:

— Зато какая необыкновенная красота!

Потом снова обратился к Вергилиану:

— Кстати, тебе не попадалась в руки «Книга гимнов» Бардезана? Стихи о душе. Он посвятил ее Антонину, когда тот еще был соправителем Септимия. По сравнению с этими стихами писания наших современных поэтов кажутся жалкой трухой.

Вергилиан был уязвлен.

— При случае прочту.

— Прочти! — повторил настойчиво Дионисий, который, очевидно, не подозревал, что разговаривает с известным поэтом. — Но я пришел сюда по поручению Лициния. Мне надо взять эту книгу и заплатить, что полагается, Транквилу за переписку трактата. А завтра снова отправляюсь в далекое путешествие.

— Куда?

— В Александрию.

— Передай мой привет Аммонию.

— Ты знаешь Аммония? Позволь же спросить твое имя.

— Кальпурний Вергилиан.

— Знаменитый поэт?

— Ты преувеличиваешь мои заслуги…

— Слышал, слышал… — смутился Дионисий. — Прости меня, что невежливо отозвался о современных стихах.

— Итак, ты отправляешься в Александрию? — задумчиво повторил Вергилиан.

— В Александрию.

— Желаю тебе счастливого